Добравшись до Блейк-корта, я вижу новые сиреневые фонари, взбегающие до самой крыши, словно в каком-то бредовом трипе, весь этот мрачный бетон подсвечен сиреневым, с глубокими тенями. Шозахуйня, думаю я, нажимая звонок дяди Т, и он впускает меня.
Дверь на защелке, и я закрываю ее за собой и кричу, йо-йо-йо, поднимаясь по лестнице. Здоров, Снупз, кричит дядя Т, и я вхожу в кухню. С ним его давний друган, Генерал Искра. Они сидят за стеклянным кухонным столом: дядя Т в этом старом офисном кресле, которое он подобрал за домом, так что может кататься по кухне, когда неохота вставать к раковине или холодильнику – артрит в обоих коленях от многолетней работы штукатуром без защитного снаряжения, – и напротив сидит Искра, под выцветшим постером Боба Марли, на который все время палит солнце из окна. Они курят большие косяки без пяток, скрученные из королевской «Ризлы» на ямайский манер. На пальцах Искры толстые золотые перстни с печатками, от косяка отлетают пепелинки, сливаясь с ночью в его густой шевелюре.
Ты меня спасаешь, говорю я дяде Т, расстегивая сумку. Снупз, в любое время, как нужно будет сплавить хавку, сразу иди ко мне, говорит дядя Т. Я даю ему коробку сладких пирожков, и он спрашивает, мне? Я говорю, ну да, батя, с Рождеством, и он говорит, ну спасибо, сын, я прям щас один съем, и открывает коробку. Я достаю из сумки девятку и начинаю разворачивать.
На столе раскрыта «Килберн-Таймс», кое-где присыпанная пеплом, и Искра говорит, какую поебень не напишут, видал эту бабу, Джеки Сэдек, а дядя Т ему, кого? Я сейчас тебе читал, говорит Искра, она глава муниципальной службы в Бренте, которая решила навести тут порядок. Послушай, что говорит: «Южный Килберн должен быть чудесным местом, отсюда ужас как удобно добираться до Центрального Лондона и столько зелени – здесь есть все, что только можно», и Искра начинает смеяться – ха-ха-ха, – и смех переходит в гортанный кашель. Дядя Т говорит, Южный Килберн? Она говорит про Южный Килберн? Она-то говорит. Я говорю, ага, раз где-то много зелени, тебя точно не пристрелят и не почикают, и торчков тут быть не может, верно же? Но ты послушай, говорит Искра. Когда ее спрашивают, куда ушли пятьдесят миллионов фунтов, которые правительство выделило муниципалитету на благоустройство района – дядя Т восклицает, пятьдесят миллионов? Пятьдесят миллионов? Искра продолжает – когда ее спрашивают, куда ушли деньги, она говорит, что не уверена, но чувствует, что теперь «единственный путь – это наверх». Шо за поебень, говорит Искра, откладывая газету. Ну, им придется что-то предъявить на это, так жеж? говорит дядя Т. Для этого они, наверно, и повесили на дом эту сраную гирлянду. Я говорю, ага, я видел, когда подходил, за каким это хуем? Я слышал, муниципалитет сымет их через неделю, говорит дядя Т.
Я стучу в кулак дяде Т и Искре и отчаливаю. Увидимся, Снупз. Выйдя из подъезда, я попадаю под дождь и вижу в черных лужах сиреневые отсветы. Я натягиваю капюшон и иду домой.
Больше всего
Мы с Капо на хазе, считаем деньги. Пальцы Капо двигаются механически, раз за разом, словно он подвис, и этот момент повторяется снова и снова. Весь в деле. Говорит, смотри, чтобы каждая бумажка была королевой вверх, складывай все в одну сторону. У тебя должны быть стандарты, говорит он. Большая часть лавэ все равно уйдет к поставщику, поскольку Капо получил всю свою хавку в кредит. Думаю, хочет произвести впечатление. Мы отделяем полтинники от двадцаток и десяток, чтобы каждая стопка в тысячу фунтов была из одинаковых банкнот. Пьем только воду из бутылок, так как кухня засрана, кишит тараканами, и каждые полчаса кто-то из нас распыляет «Фебриз» в прихожей и на входную дверь. Коробки с амнезией закатаны в пленку, чтобы не пахнуть, но некоторые мы вскрываем для малых заказов – по полкоробки и по девятке – и снова заворачиваем в пленку. Каждый раз, как мы вскрываем коробку, оттуда шибает духан, оккупируя весь воздух в комнате. К тому же мы и сами дуем шмаль, затыкая щель под дверью скатанным полотенцем и открывая настежь окна – ухищряемся, как можем – на всякий пожарный. На диване, где сидит Капо, самурайский меч.