Кто поведет тебя во тьму (СИ)

— Теперь ты знаешь мою тайну, странница, — хрипло сказал он. — Мин Горад может поведать тебе больше. Я же останусь здесь, в изгнании, переживать свой позор, потому что я изгнал своих подданных по слову чужаков.

Однако всем своим видом он кричал: переубеди меня! Вирджил не раз встречал таких прихожан у панариев. Поливая себя отборными ругательствами, честя себя последними словами, они просили взглядом: о, переубедите нас, скажите, что мы не так уж плохи, утешьте! Полюбите нас черненькими, раз уж беленьких из нас не вышло. Король дварфов был крепче рядового грешника из храма, иначе не продержался бы долго в добровольном изгнании, но сейчас Вирджил всеми порами чувствовал исходящее от него желание очиститься хотя бы в чужих глазах, раз не вышло в своих.

— Ты заслужил это, Лугаир Громовик, — сказала Виктория и встала, вытирая руку о подол платья. — Ты знаешь, что изгнание — еще мягкое наказание за предательство целого клана. Оставайся здесь, и пусть совесть раздавит тебя, раз уж мягкосердечные сородичи не посмели тебя осудить… ах да, они ведь и не знали, что произошло.

В дымной пелене под древними каменными сводами, которые Виктория едва не задевала макушкой, она как никогда походила на богиню — но не на воплощение Насредина, не на Живущую, а на Кайтан, какой ее изображали на древних гравюрах. Отблески костра делали ее кожу похожей на бронзу, а голос звенел, порождая эхо в темных углах, — так могла бы говорить ожившая статуя. Вирджил видел, как сжались пальцы Лугаира на древке секиры, и подобрался, готовый к драке. Но король-изгнанник не напал. Руки его упали вдоль тела. Он опустил голову, и глаза, только что блестевшие от слез, померкли, став похожими на две темные ямы.

— Ступай, странница, — глухо произнес он. — Ты узнала все, что хотела. Оставь меня. Больше я не произнесу ни слова.

Вирджил молчал, когда следом за Викторией пробирался, обдирая локти и спину, по слишком узкому для человека тайному лазу. Молчал, когда в тронном зале она раскланивалась с сыном Лугаира и учтиво благодарила его за помощь в поисках. Держал рот на замке, когда они шли широкими коридорами, изукрашенными барельефами и мозаиками. Но когда дворец клана Колеса остался позади, и сквознячок принес запах дыма и жареного мяса и едва заметный аромат трав из подземных клановых садов, Вирджил не выдержал:

— Но почему?!

Виктория не стала делать вид, что не поняла вопроса.

— Потому что он заслужил, — сказала она с легким удивлением, словно Вирджил был несмышленышем, который спрашивал, почему рыбка засыпает, если ее вынуть из реки. — Его сыну не позавидуешь, конечно, но что поделать, корона всегда тяжела.

— Вы говорили, что не интересуетесь делами дварфов, — напомнил Вирджил.

— Я и не интересуюсь. Но тот, кто предал собственную расу, чтобы угодить чужой, преступник. Чтобы это понять, не нужно быть в курсе тонкостей клановой политики.

— Значит, тот, кто однажды… ошибся, не заслуживает вашего снисхождения?

Вирджил остановился, и последние слова сказал уже в спину Виктории. Проклятье, он ведь собирался просто спросить о Лугаире. Сможет ли он когда-нибудь говорить о чьих-то ошибках и не вспоминать Лоуренса? О какую стенку надо постучаться, чтобы выбить из головы мысли о прошлом и больше не видеть дурных снов?

Кошмары приходили к нему не каждую ночь, как бывало когда-то, а редко — раз в три недели, в месяц. Последний приснился четыре дня назад, когда они впервые заночевали у клана Колеса. Может, человек не создан, чтобы ночевать под толщей камня, может, дело было в тяжелом ужине с мясом и пивом, а может, беспокойная вирджилова совесть сочла, что давненько его не терзала. Как обычно, ему приснилась комната на втором этаже в «Боевом петухе», куда Вирджил, обливаясь потом, ввалился в тот черный день. Он давно уже выучил свой сон до мельчайших подробностей, но не в силах был ничего изменить. Снова он прикрыл за собой скрипучую дверь и позвал: «Лоуренс! Лоуренс, нам срочно пора валить отсюда!» В который раз смахнул в карман какую-то мелочь, которая валялась на полке, обогнул рассохшийся шкаф и увидел на полу длинное худое тело брата с ровной дырочкой от пули во лбу. И, как тогда, не смог даже крикнуть, а повалился рядом на колени и страшно, сквозь стиснутые зубы завыл…

Вирджил вскинулся посреди ночи, не понимая еще, что вырвало его из объятий кошмара. Прохладные ладони касались его висков и горячих щек. Он открыл глаза и встретился взглядом с Викторией Уорригнтон. Должно быть, он поднял ее с постели своими воплями — из-под накинутого на узкие плечи дорожного плаща выглядывало кружево, которое могло быть только оторочкой ночной рубашки, но Вирджил был слишком измотан, чтобы думать о приличиях. Он был просто очень благодарен. И если бы Виктория спросила, в чем дело, он бы решился и рассказал ей все о себе, о брате, о своем позорном прошлом.

Какое счастье, что она ни о чем не спросила, а просто посидела рядом, а потом ускользнула, оставив Вирджила в компании раскатисто храпящего Гара. Иначе как он смог бы глядеть ей в глаза теперь?