Кто здесь хозяин? [Новеллы]

Джумбер покинул Зазу Ципуриа, предоставив ему в одиночестве радоваться своему «открытию», и вошел в буфет, расположенный под лестницей, впритык с пожарным стендом. Белокурая буфетчица, опираясь на стойку пухлыми холеными ручками, жаловалась кому-то из посетителей: «Если так будет продолжаться, я здесь не останусь, не-ет, дорогой мой! „Временно“, „временно“, да неужто же не кончилось это „временно“? Захожу к нему в прошлый раз, говорю: „Шалвович, до каких же пор мне под лестницей ютиться, никто туда не заходит, человеку и стакан чаю-то негде там выпить. В конце концов, от людей стыдно, — говорю“. А он мне: „Что же мне делать, милая, что делать?“ — „Как это, — говорю, — что делать, ведь вы директор? Ежели вам не нужен этот буфет, так вовсе его закройте, а нет, так создайте мне нормальные условия работы“, — говорю. И что? Да об стенку горох, вот что! Нет, нет, милый ты мой, я здесь больше не останусь. За прошлый месяц план и наполовину не выполнила. Никто сюда не заходит, да кому охота в эту мышеловку входить…»

Лаборанту расхотелось пить чай, и он поплелся обратно в свой рабочий кабинет. Он просто мечтал остаться наедине с самим собой. До конца рабочего дня он перегнал уйму воды, заполнил все сосуды, все емкости, имеющиеся в лаборатории, и, не появись в дверях уборщица, продолжал бы трудиться, не замечая, что рабочее время давно истекло.

Перед уходом он бросил взгляд на склянку с восстановительной жидкостью. По правилам, именно сейчас следовало произвести очередную лечебную процедуру, однако Джумбер почему-то этого не сделал, махнул рукой и вышел из лаборатории.

Впоследствии он ни за что не мог вспомнить, как он пришел домой, ужинал или нет. Когда очнулся — все было уже на бумаге.

Перечень преступлений Эрмало Абесадзе занимал четыре страницы. Он перечитал заявление, положил ручку и устремил усталые глаза на портрет легендарного героя гражданской войны Сергея Лазо. Что он сделал? В конце-то концов сами ущемленные директором упрямо молчали, а что за такой непрошеный юрисконсульт выискался в лице Джумбера Брегвадзе, чтобы ратовать за других? Ведь фактически Эрмало Абесадзе ему лично ничего дурного не сделал, почему же именно он должен поднять на него руку, он, новоиспеченный младший научный?

В конце концов неуверенность и робость в душе Джумбера улеглись, их подавило другое чувство.

«Извольте, я порву эти четыре листа и предам их огню, что может быть легче, но разве дело от этого выиграет? Человек заел весь институт, и никто с него ответа не спрашивает, это справедливо? Ведь Абесадзе еще хуже распояшется, если все ему будет сходить с рук. Нельзя же заботиться только о собственном благополучии! На свете существуют еще мужество и принципиальность! Да если правду сказать, не такое уж это великое мужество — отнести четыре странички куда следует! Факты проверят и сдерут три шкуры с вашего любезного Эрмало» — так размышлял герой нашей новеллы в тот вечер. Он тщательно переписал набело свое сочинение, не поставив под ним подписи, вложил в конверт, запечатал, но тут же вскрыл, сочтя недостойным посылать анонимное письмо, и, разборчиво подписав свою фамилию, облегченно вздохнул.

Не могу, вам сказать, что он спокойно спал в ту ночь. Утром по дороге в институт он забежал в управление, нашел в вестибюле ящик с надписью «Для жалоб и предложений» и, опустив в него свое письмо, с такой гордостью огляделся вокруг, точно совершил великое дело или избавил мир от беды.

Через три дня его вызвали в местком. Председатель месткома, косоглазый верзила с огромными закрученными усами Биктор Тападзе, принял его как родного сына. Похвалил за смелость. «Если вы, молодежь, не будете стоять за справедливость, — сказал он, — что тогда будет на этой и без того грешной земле! Я и представить себе не мог, что Эрмило Абесадзе способен на такие вещи. У тебя, — сказал он в заключение, — верно, и доказательства налицо, иначе ведь не стал бы ты писать это». — И он помахал перед носом нашего лаборанта скрепленными канцелярской скрепкой злополучными четырьмя листами.

Когда младший лаборант сообщил ему, что доказательств, то бишь документов, у него нет и он просто написал все то, что не подлежит никакому сомнению, о чем говорит весь институт, удивлению Биктора Тападзе не было границ.

Биктор Тападзе поскреб подбородок и довольно долго глядел в упор на начинающего жалобщика-любителя. Потом он встал, прошелся взад-вперед по кабинету и, остановившись с сочувственным видом перед лаборантом, похлопал его по плечу. Знал, что ли, Тападзе заранее, как завертится карусель, нечаянно запущенная молодым сотрудником?..