Кто здесь хозяин? [Новеллы]

— Что вы хотите этим сказать, батоно Биктор?

— Что я хочу сказать? Вот что, дорогой друг, запомни раз и навсегда: коли Эрмало Абесадзе директор, это означает, что существует на этом свете еще один человек, который охраняет его директорство и грозит образумить любого, кто посягнет на авторитет Эрмало. Нас никто-не спрашивал, когда его назначали директором, и, если снимать будут, опять же нас не спросят. Если бы из-за таких вот писулек-жалобишек директорам уши отрывали, мир бы кишел безухими людьми.

Не верь тому, кто тебе наговорит, мол, такого-то и такого-то директора освободили по причине слабой работы. Если же это случается, то в худшем случае его переводят на другую, но тоже руководящую должность.

— Видите ли, батоно Биктор, кое-что и я смыслю, в конце-то концов, ведь не с неба я сюда свалился, но знаете, что меня ввело в заблуждение? Все, как один, стоило только обмолвиться о директоре, тотчас же начинали поносить его, все в один голос жаловались на безобразия и бесчинства, творимые Эрмало Абесадзе, и я поверил в искренность всех этих людей, а на поверку что вышло…

— А кто тебе говорит, что это неправда? Все то, что ты написал в своем заявлении, истинная правда. Да я первый мог бы рассказать во сто раз больше того, что ты знаешь…

Хочешь объясню, почему ты остался в одиночестве, как Дон Кихот? Выискивать недостатки у начальства, осуждать его и перемывать кости умеют многие. К тому же Эрмало и вправду прохвост и плут и своим поведением дает много пищи для разговоров. Но поверь мне, в институте едва ли найдутся три человека, которые по-настоящему бы хотели, чтобы Эрмало сняли.

— Разве это странно, что честный человек выступает против бесчестного, батоно Биктор?

— А ты много видел честных? И кто даст жить честно? Белые вороны существуют только в сказках. В других местах, возможно, все иначе, но у нас в институте дело обстоит именно так: ну-ка, если ты такой молодец-удалец, попробуй не ловчи, не изворачивайся, ничего не нарушай, порядок и распорядок соблюдай. Да на тебя весь институт ополчится, и не оставят в покое до тех пор, пока ты чего-нибудь не натворишь. А как только ты совершишь какой-нибудь проступок, тебя сразу все полюбят — ты, стало быть, свой человек. С тобой уже считаются, за тебя душой болеют!.. Да, милый дружок, так оно и идет из года в год: упрямцы покидают институт, а люди поумней и поэластичней остаются.

— Но где же выход?

— Выход на территории нашего института мы будем искать понапрасну. Это дело надо начинать издалека. Да, то, что ты сегодня остался один, совершенно естественно и закономерно. Я знал заранее, что случится именно так. Когда мы научимся стоять друг за друга, тогда Джумберов Брегвадзе никто не осилит, тогда и зазвонит колокол обновления!

— О поддержке и единодушии мечтали еще Спартак и Емельян Пугачев. Неужели с тех времен ничего не изменилось?

— По-видимому, с течением времени люди забывают уроки истории или их заставляют забывать. Многие должны сперва постигнуть, что в борьбе за честную жизнь одной ласточки мало. И пусть даже ты ничего особенного не сумеешь сделать, но хотя бы изредка оторвись от каждодневной суеты и крикни громко: «Хэ-эй!» — чтобы хотя бы напугать своего противника.

— Вот вы так правильно, так складно и так красиво говорите, вы все знаете, почему же вы не подписали мое заявление, батоно Биктор? — дрогнувшим голосом спросил Джумбер.

— По той же простой причине, дорогой Джумбер, по какой не подписали другие. Я испугался, что нас с тобой оставят одних, вдвоем, что это заявление подпишут всего-навсего два человека — я и ты. Видишь, какая беда нас одолевает, как мы разобщены, как мы не доверяем друг другу.

— А если бы все, к кому я обратился, подписались бы?

— Все равно, я думаю, что на сегодняшний день мы не одолели бы Эрмало Абесадзе. Сукно, под которое кладут коллективные заявления, пока все еще слишком толстое.

— Как мне не хотелось и в вашем лице видеть испуганного человека… Что ж, до свиданья. — Голос Джумбера звучал совершенно подавленно. Он встал и, как лунатик, направился к выходу.

— Я бы предпочел, чтобы ты сказал «дальновидного и осторожного человека», юноша, — пробормотал ему вслед председатель месткома.

…Когда Джумбер решил, что все уже кончено, именно тогда все и началось.

В течение трех дней его никто не беспокоил. Сказать правду, он и сам старался никому не мозолить глаза. Даже не выходил из лаборатории.

Утром в четверг Заза Ципуриа не разрешил ему расписаться в журнале прихода и ухода. Дескать, ты опоздал на семь минут, и я не имею права!.. «Да, но ты ведь должен был лечь в больницу», — с улыбкой возразил Брегвадзе; табельщик хотел ответить, что, как оказалось, операция ему не нужна, он ходит на исследования, но раздумал, решив, что лаборанту нет надобности досконально знать о состоянии его здоровья.

Вследствие семиминутного опоздания на доске приказов ровно через час появился приказ о вынесении первого выговора Джумберу Брегвадзе. Калиста Торошелидзе принесла ему в лабораторию копию этого приказа и заставила расписаться в соответствующей книге.