Кто здесь хозяин? [Новеллы]

В тот же вечер его как провинившегося вычеркнули из списка дружинников и объявили, что в этом месяце премиальные (одиннадцать рублей) ему выписаны не будут.

В понедельник в лабораторию мирманологии пожаловал заведующий хозяйственной частью, бывший вор Харабадзе. Долго он мямлил и мялся, наконец сообщил лаборанту, что он вынужден сделать соответствующую запись в соответствующем документе о том, что за неэкономную трату воды и электроэнергии Джумберу Брегвадзе «поставлено на вид».

Не нужно обладать особой догадливостью, чтобы понять, что происходит вокруг Джумбера, и он великолепно это понял. Казалось, все только и смотрят, где он оступится, и удивительнее всего было то, что чем больше он старался не давать никому повода для замечаний, тем больше нарушений находили в его работе.

Когда в конце месяца заведующий научной частью пригрозил ему вынести его вопрос на общее собрание за невыполнение индивидуального и квартального плана, Джумбер не выдержал и пожаловался Бондо Какалашвили («Разве ты не видишь, что они со мной делают, в ноябре начнется аттестация, и меня за эти выговоры вытурят с работы».). Бондо отнюдь не утешил и не подбодрил его: «Да, — сказал он, — ты прав, тебе грозит увольнение с работы. Я так и знал, что эта жалоба тебе боком выйдет. Единственный выход для тебя — это пойти к Эрмало с повинной, попросить, чтобы он великодушно простил твой необдуманный шаг. Авось смилуется и простит. Я бы походатайствовал за тебя, но ты же знаешь, я занят по горло, минуты не имею, к тому же опять какие-то осложнения по поводу наследства дяди».

…Когда Бондо вышел, Джумбер долго возился с дверным замком, чтобы запереться и остаться одному со своими отнюдь не веселыми мыслями.

Потом он отключил аппарат для дистилляции воды.

Средство для восстановления волос вылил в умывальник, склянку промыл и уложил в картонный ящик. Вытер мокрые руки полой халата и высунулся в окно.

Глаза его ничего не различали: серо-желтое марево, нависшее над городом, размыло все очертания. Слышался глухой гул да шум и плеск воды, орошающей персиковые саженцы в институтском дворе.

Он ненавидел все и вся в эти минуты. Как не хотелось ему думать о том, что гвоздем вонзилось в сознание и грызло ему нутро. Он потер глаза, тряхнул головой, отошел от окна, снял с себя халат, плеснул в лицо холодной водой и растворил окно, выходившее на улицу Саламандры. От грохота и рева бульдозера там, внизу, у него волосы дыбом встали, и, захлопнув это окно, он вернулся на старое место.

Он зажмурился, но перед закрытыми глазами замельтешили озаренные серебристым светом привидения, вроде как кадры немого кино. Все они здесь: академик в черной паре, с крашеными и начесанными на уши волосами и с багровым отечным лицом, Биктор Тападзе с железным подбородком, Калиста Торошелидзе со своей походочкой манекенщицы, растянувшийся под машиной Сосойа Табуцидзе и Бадри Мачитадзе с глобусной головой, Заза Ципуриа с кроличьими глазами, ускользающий в дверь сиамский кот — Бондо Какалашвили… Наплывают, мешаются друг с другом… Движения замедленные, как в невесомости, и какие-то бессильные, слабые, по шевелению губ Джумбер догадывается, что они говорят что-то друг другу, но что — он не понимает, не различает слов…

Внезапно привидения исчезли, и Джумберу послышался отдаленный звук шагов. Казалось, звук этот нарастал, словно звон колоколов, в которые бьют все сильнее и сильнее. «По коридору кто-то идет. Видно, на каблуках металлические подковки… Кто теперь набивает подковки!..»

Звук шагов приближался. Неизвестный вот-вот подойдет к двери лаборатории.

Лаборант расстегнул пуговицы сорочки, провел рукой по волосам, легко вскочил на подоконник, закрыл глаза и выпрыгнул…

Автор этой новеллы второпях забыл сообщить тебе, любознательный читатель, что мирманологическая лаборатория помещалась на третьем этаже. А падение с третьего этажа, как известно, не дает стопроцентной гарантии смертельного исхода.

Перевод К. Коринтели

Имедо

Вроде бы и нет в Балахвани ничего легче, чем найти работу, однако Имедо Парцвания желал быть лишь бракеровщиком и лишь на чулочно-котонной фабрике. На означенном же предприятии все больше требовались вязальщицы, слесаря и даже ночные сторожи, и места бракеровщиков, как назло, все до одного были заняты.

— Вот невезенье! — восклицал Имедо Парцвания. — Учись в прядильно-трикотажном целых четыре года, окончил его с отличием, и на тебе! Ну, да я если в слесаря или вязальщики захочу, и там все места провалятся. Невезучий! Так-таки и ничего в жизни мне не причитается?! Ладно уж, подожду! А жить на что? На пенсию матери?