Кубик Рубика

Я люблю старые американские фильмы. Герой в шляпе и пальто, скрываясь от гангстеров, случайно изменил жене с обворожительной блондинкой и повел ее в модный клуб «Эль Морокко», через «о». Я плохо знаю историю Нью-Йорка, и когда в сотом по счету фильме человек в шляпе и блондинка опять пошли в «Эль Морокко», я не выдержал и полез в англоязычную Википедию выяснять, что это за клуб. Выяснил – ничего особенного, просто был такой модный клуб, но в конце статьи ссылки на аналогичные статьи в Википедии на других языках, точнее, на одном другом языке – на русском, на моем. То есть во всем мире, среди сотен миллионов людей, пользующихся Википедией, только русскому пришло в голову написать статью про богом забытый старинный американский клуб. Французу не пришло, немцу не пришло, японцу не пришло, арабу не пришло, а русский сел и написал. Мелочь, конечно, но из таких мелочей же все и складывается. Троцкисты на антиглобалистской демонстрации в Цюрихе. Барельеф Ленина на главной городской башне в Женеве. Чайковский или Рахманинов каждые полчаса на любой нероссийской радиостанции с классической музыкой. Медаль «Ветеран труда» в антикварной лавке в Вене. Станция метро «Сталинград» в Париже. Постсоветское консерваторское образование у, кажется, каждого второго уличного музыканта в любой стране, и даже матерная надпись, как в песне Высоцкого, в общественном туалете далеко от России. Нас очень много, и, кто бы что ни говорил, миру мы дали достаточно – и великого, и смешного, и хорошего, и плохого. Этим можно гордиться, можно просто как-то по этому поводу рефлексировать, единственное, чего не получается – игнорировать. Наше отечество все человечество? Да без проблем, только не надо быть первым в мире народом, который так про себя решил. У француза отечество Франция, у англичанина Англия. У русского Россия, которая ничем не хуже.

И, может быть, здесь даже есть какая-то ловушка, потому что среднерусский пейзаж – он же и среднеевропейский, и, особенно если не видно гор, оказываясь посреди какого-нибудь поля, а за полем роща, а за рощей церковный шпиль торчит, ты, не забывая, конечно, что это Швейцария, узнаешь Воронежскую область, и думаешь «какого черта», и хмуришься, и хочешь написать как минимум брошюру «Россия в обвале», или даже «Как обустроить Россию», но когда она дойдет до соотечественников, они если и прочитают, то посмеются.

Что не так на этой картинке? Почему огромный белый христианский народ укатился куда-то в Африку, и почему альтернативой Африке каждый раз оказывается то Кампучия в большевиками, то, как сейчас, Иран с «великой отечественной» вместо Пророка? Почему Россия не Швейцария? Вот я сейчас догоню пастуха, который ходит за звенящим своими чертовыми колокольчиками вымытым и сытым стадом, – догоню его и спрошу, почему Россия не Швейцария, он же должен знать, они здесь все знают ответ, но не говорят, скрывают от нас.

XXXVIII

Мы однажды спорили с одним осетином о генерале Плиеве – я назвал его палачом Новочеркасска, и осетин воспринял это так, что я призываю его самого разделить с Плиевым ответственность за раздавленное танками восстание – Плиев ведь тоже был осетин, и сейчас осетины считают его своим героем. Я удивился; вот уж и мысли меня не было воспринимать Новочеркасск как противостояние русских повстанцев с осетинскими танками. Танки были советские, и командовали ими тоже советские генералы. Если я начну воспринимать Плиева как осетина, то мне придется и к другим палачам Новочеркасска во главе с Хрущевым относиться сообразно их национальности. То есть если Плиев осетин, то Хрущев русский, а это ведь несправедливо.

Для меня, для русского, этнические русские среди палачей (и, конечно, не только в Новочеркасске – много ведь было этнических русских на гулаговских вышках, и в чекистских пыточных в роли следователей, и много где еще), напротив, всегда были поводом обратить внимание на то, что эти люди – если и русские, то в самую последнюю очередь.

Даже когда советская власть отказалась от лозунгов интернационала и стала выпивать за русский народ, я не вижу в этом повода распространять на русских ответственность за преступления тех наших соплеменников, которые по глупости ли, по жестокости ли, или просто за неимением других карьерных предложений надевали на себя вохровский полушубок или чекистский реглан. Если ты идешь в услужение антинациональной силе, ты прощаешься со своим народом, ты отстраиваешься от него, ты перестаешь быть его частью. Это правило не перестало работать и после исчезновения Гулага – советская номенклатура оставалась такой же антинациональной, как в тридцать седьмом году. Перестала расстреливать и пытать, но принцип самого ее существования ведь остался тот же – над народом и вне народа. Власть, никому не подотчетная, самовоспроизводящаяся и всегда противопоставленная народу – ее что, можно назвать русской? На каком основании? На основании того, что, поскольку русских у нас большинство, в номенклатуру рекрутируют из народа? Это не основание. У номенклатуры нет национальности.

XXXIX