– Можно. В истории, которая закончилась бы сразу после её коронации. И умолчала бы о том, что добрая королева Тариша жила недолго и точно не счастливо. – Приподняв бокал, он вгляделся поверх него в замысловатый рисунок каминной решётки. – Но история, написанная нами, будет иной.
Отражённое пламя танцевало в его глазах.
О том, что будет после, отныне можно было не беспокоиться.
Те, кто обитал по ту сторону зеркал, редко давали обещания. Но если давали, обещания эти были неизбежнее вечности и нерушимее алмазного стекла.
Глава третья
Браки и помолвки
Клаусхебер спал. Лишь лунный свет искал лазейки сквозь витражные окна, расцвечивая пол пёстрыми узорами. В синих коридорах царила идиллическая тишина – в которой тем громче казались лёгкие девичьи шаги и шорох подола ночной рубашки Лавиэлль, вышедшей из спальни.
Девушка шагала быстро, но слегка неуверенно, как человек, не вполне доверяющий своим ногам. В лунном сиянии ледяные метки на её лице казались голубыми, как казались чёрными длинные ресницы, дрожавшие на сомкнутых веках – словно их обладательница по-прежнему лежала в постели и видела беспокойный сон.
– Лео!
Оклик далеко разнёсся по замку, нехотя просыпавшемуся вместе с хозяйкой. Кисти на раздвигавшихся портьерах тянулись к Лавиэлль, словно пытаясь ухватить её за плечо, но она шла вперёд – и во сне, выгнавшем её из тёплых объятий одеяла и перин, хватала ладонями пустоту, стараясь угнаться за кем-то.
– Лео, подожди!
По лестнице она спускалась почти бегом, удивительно ловко для того, кто перебирал босыми ногами ступеньки, не открывая глаз. Толкнув входные двери, которые очень не хотели поддаваться, выскользнула в сад.
Дорожка, вившаяся среди вязов и шиповника, привела её к фонтану.
Шагнув к тёмной фигуре, ждавшей на бортике, Лавиэлль улыбнулась так, словно могла её видеть.
– Вот ты где, – сказала она, бредя навстречу тому, кто звал её в колдовском видении, развернувшемся в её голове. – Ты обещал, что больше не будешь прятаться так, чтобы я не могла тебя найти.
Фигура, неторопливо поднявшись на ноги, развела руки в стороны, точно для братских объятий… и дёрнулась, когда в одну из этих рук впились чужие пальцы, соткавшиеся из воздуха.
– Не сегодня, Кэйрмиль, – сказал Арон, проявляясь из лунной тьмы, сталью сжимая тонкую девичью кисть.
Джеми, чары с которого спали секундой позже, оказался подле Лавиэлль как раз вовремя, чтобы девушка, которую больше не держали незримые ниточки эйрдалевой ворожбы, вместо жёсткой брусчатки упала ему на руки.
– И всё же тебе не мешало бы больше времени проводить с прекрасными лэн и меньше – с учебниками, – прокомментировал Алексас, когда Джеми, чуть не повалившись вместе с Лавиэлль, кое-как уложил её наземь. – Осторожнее. Нежнее. Ты всё-таки возлюбленную держишь, а не стопку книг. Хотя нет, как раз с книгами ты обращаешься с большим пиететом…
Джеми удержался от ответа. Слишком хорошо знал брата, чтобы не понимать: тот шутит, желая скрыть досадливую горечь осознания, что они оба купились на элементарный обман в виде невинного личика и оленьих глаз.
Выпрямившись, Джеми посмотрел на Кэйрмиль: она так и застыла в замешательстве, переводя взгляд с одного мужчины на другого.
Впрочем, когда девушка заговорила, в певучем голосе её замешательства не было – как и страха, и злости, и любых интонаций, которых ждёшь от эйрдаля, пойманного за руку на месте преступления.
– Что вы здесь делаете? Зачем следили за моей племянницей среди ночи? И кто… а, вы, наверное, отец Кармайкл? Вас легко узнать… хотя, не могу не отметить, молва не передаёт и половины вашего истинного величия. – Звуки веяли вкрадчивым очарованием – казалось, можно было ощутить, как тает в воздухе их сладкий аромат. Понимание произнесённых слов мгновенно ускользало куда-то, терялось, оставляя вместо себя лишь чувство упоительного восторга. – Сожалею, что не смогла лично вас встретить. Мой муж был решительно против этого, он хотел вернуться в Клаусхебер после того, как вы его покинете… Однако судьбе всё-таки угодно было, чтобы мы увиделись.
Даже в молчании, пронизанном журчанием воды и шёпотом шиповника, Джеми слышал эхо её голоса: завораживающий напев, звучащий в памяти, когда музыкант давно уже взял последнюю ноту.
– Не смотри на неё, дурак!
Выкрик Алексаса с трудом пробился сквозь отзвуки речей Кэйрмиль, речным прибоем раскатывавшиеся в сознании. Впрочем, стоил ли он того, чтобы слышать его отчётливо?
Был ли какой-то смысл в его словах?..
– Вы… – после волшебного голоса Кэйрмиль речь самого Джеми казалась карканьем простуженного ворона, – вы хотели напасть на Лавиэлль.