Вопрос об адресатах влечет за собой более общий вопрос об аудитории. Как могут подтвердить широкие круги читателей «Черных якобинцев» или «Пробуждения арабов», аудитория последних более дисциплинарных и более утонченных книг меньше. Джеймс и Антониус исходят из того, что содержание их работ имеет большой политический и эстетический смысл. Джеймс выводит Туссена как поразительного человека, немстительного, яркого интеллигента, тонкого и отзывчивого к страданиям своих собратьев-гаитян. «Великие люди делают историю, — говорит Джеймс, — но они могут делать только ту историю, какая им по силам».* Туссен редко открывает свои тайны народу, он недооценивает противников. Джеймс не повторяет подобной ошибки, у него нет иллюзий. В «Черных якобинцах» он беспристрастно реконструирует империалистический контекст своекорыстия и отсутствия угрызений совести, из которого вырастает британский аболиционизм и благонамеренный Уилберфорс.136
Но когда Франция и чернокожие гаитяне оказались втянутыми в кровавую войну, британское правительство манипулировало филантропическими чувствами, дабы за счет Франции и ее противников усилить свою власть на Карибах. Джеймс резко критикует империализм за то, что тот никогда ничего и никому не отдает даром. Однако он сохраняет веру в силу убеждения нарратива, чьи основныеингредиенты — борьба за свободу, в равной мере знакомая и Франции, и Гаити, а также желание знать и действовать. В этом основа его творчества как чернокожего историка, обращающегося к соперничающим черной и белой метрополийной аудиториям.
Является ли «путешествие в» воздаянием, где порабощенный колониальный объект готов гнать и травить современного европейца, для которого уродливое наследие Туссена в виде разнообразных
Аналогичным образом для Антониуса предательство союзниками арабов не умаляет масштаба его нарратива, где арабами движут идеи свободы, разделяемые ими с европейцами. Точно так же, как «Черные якобинцы» заложили основания современных исследований «негритянского мятежа» (выражение Джеймса), так же и «Арабское пробуждение» ознаменовало собой начало академического исследования арабского национализма, который постепенно вырос в отдельную дисциплину не только в арабском мире, но также и на Западе в целом. Здесь также вызывает интерес связь с текущей полити-
* Ibid. Р. 391.
кой. Используя этот пример и выражая незавершенное самоопределение арабов тем же самым судьям из числа западных политиков и мыслителей, которые препятствуют движению истории, Антониус весьма напоминает Джеймса, который обращается и к своему собственному народу, и к противостоящей белой аудитории, для которой эмансипация не-бе-лых стала вопросом маргинальным. Призыв обращен не к справедливости или состраданию, но зачастую к поразительным реалиям самой истории. Насколько интересно затем читать комментарии Антониуса, содержащиеся в принстонской лекции 1935 года, когда он работал над книгой «Арабское пробуждение».
Часто в истории наций так случается, что конфликт противоборствующих сил, который, как кажется, обречен завершиться триумфом более сильной стороны, получает неожиданный поворот при появлении новых сил, обязанных своим появлением именно этому триумфу.
Как мне кажется, Антониус поразительным образом сумел взглянуть сквозь бездну нынешнего разочарования, сквозь взрыв того недовольства масс, в защиту которого он в скрытой форме говорил. (Палестинская
И это наблюдение бесцеремонным образом возвращает нас к общей теме гуманитарной науки и политики. Каждый из ученых, о которых я говорил, прочно укоренен в местной ситуации, в ее истории, традициях и связях, что влияет на выбор темы и отношение к ней. Например, книга Антониуса сегодня
*Цит. по: