Культура и империализм

Такие подсознательно действующие капсюльные истории прекрасно представлены в романах Э. Л. Доктороу, Дона ДеЛилло и Роберта Стоуна и беспощадно проанализированы журналистами вроде Александра Кокберна, Кристофера Хитченса, Сеймура Херша и неутомимого Ноама Хомского. Но эти официальные нарративы все еще способны запрещать, маргинализовать и криминализовать альтернативные версии той же самой истории — во Вьетнаме, Иране и на Среднем Востоке, в Африке, Центральной Америке и Восточной Европе. Вот простой эмпирический пример того, что я имею виду: если вам предлагают выразить сложную и не слишком логичную историю, то в действительности вас вынуждают пересказывать «факты» таким образом, что приходится изобретать язык с нуля, как это было в случае с Войной в Заливе. Самое сложное во время Войны в Заливе было сказать, что иностранные общества и прежде в истории, и сейчас, возможно, будут не слишком рады использованию политической и военной силы Запада, и не потому, что в этой силе было что-то изначально порочное, но потому, что ощущали ее как чужую. Отважиться на столь явную и несомненную правду было бы не чем иным, как преступлением. Возможность отстаивать плюрализм и справедливость была резко ограничена и сведена до алогичного выброса фактов, подаваемых либо как экстремистские, либо не относящиеся к делу. Без подходящего нарратива, без возможности высказываться вы начинаете ощущать, что вас вытесняют и замалчивают.

Чтобы покончить с этой довольно безрадостной картиной, позвольте мне добавить несколько итоговых наблюдений по поводу третьего мира. Очевидны, мы не можем обсуждать не-западный мир в отрыве от развития Запада. Опустошения колониальных войн, продолжающиеся конфликты между национализмом повстанцев и беззакониями империализма, споры между новыми фундаменталистами и нативистсткими движениями, взращенными отчаянием и гневом, расширение мировой системы в сторону развивающегося мира, — все эти обстоятельства непосредственно связаны с реалиями Запада. С одной стороны, как говорит Экбаль Ахмад в одном из наиболее удачных своих исследований, крестьяне и докапиталистические классы, господствовавшие в эру классического колониализма, в новых государствах трансформировались в новые, зачастую резко урбанизированные и беспокойные классы, привязанные к всепоглощающей экономической и политической силе метрополийного Запада. В Пакистане и Египте, например, фундаменталистов ведут за собой не крестьяне или интеллектуалы из рабочего класса, а получившие западное образование инженеры, врачи и юристы. У правящих меньшинств в новых структурах власти появляются и новые деформации.* Эти патологии и разочарование от выстроенной ими системы власти охватывают диапазон от неофашизма до династического олигархизма, когда лишь в немногих государствах продолжают действовать парламентская и демократическая системы. С другой стороны, кризис третьего мира представляет собой вызов, требующий того, что Ахмад называет «логикой дерзости».** Когда приходится отказываться от традиционных убеждений, вновь обретшие независимость государства вынуждены признавать релятивизм и равные возможности всех обществ, систем убеждений, культурных практик. Опыт независимости включает в себя «оптимизм — появление и распространение чувства надежды и силы, веру в то, что не должно быть так, как есть, что люди могут улучшить свою судьбу, если приложат силы [и] ... разум, ... поверив, что планирование, организация и использование научного знания могут решить социальные пробле-

III. Движения и миграции

Несмотря на свою очевидную силу, эти новые всеобъемлющие схемы доминирования, появившиеся в эру массовых обществ и направляемых мощной централизованной культурой и комплексной экономикой, оказываются нестабильными. Как сказал из-

* Ahmad Eqbal. The Neo-Fascist State: Notes on the Pathology of Power in the Third World // Arab Studies Quarterly. Spring 1981. Vol. 3, N 2. P. 170—180.

**Ahmad Eqbal. From Potato Sack to Potato Mash: The Contemporary Crisis of the Third World // Arab Studies Quarterly. Summer 1980. Vol. 2, N 3. P. 230—232.

*** Ibid. P. 231.