Культура и империализм

вестный французский социолог-урбанист Поль Ве-рильо, это политика, основанная на скорости, мгновенной коммуникации, доступности, невзирая на расстояние, постоянной опасности, нестабильности, обусловленной нарастающими кризисами, часть из которых приводит к войне. В подобных обстоятельствах стремительная оккупация реального, равно как и общественного пространства — колонизация — становится центральной милитаристской прерогативой современного государства, как это продемонстрировали Соединенные Штаты, направив огромную армию в Персидский залив и поставив СМИ на службу при проведении операции. В качестве альтернативы Верильо высказывает предположение, что можно провести параллель между модернистским проектом освобождения языка/ре-чи (la liberation de la parole) и освобождением критических пространств — госпиталей, университетов, театров, фабрик, церквей, пустующих зданий. В обоих случаях фундаментально трансгрессивный акт состоит в том, чтобы заселить то, что в нормальной ситуации не заселено.* В качестве примера Верильо приводит случаи, когда текущий статус людей является следствием либо деколонизации (рабочие-мигранты, беженцы, гастарбайтеры), либо значительных демографических и политических сдвигов (чернокожие, иммигранты, городские сквоттеры, студенты, повстанцы и т. д.). Это составляет реальную альтернативу авторитету государства. Если 1960-е теперь вспоминают как десятилетие массовых демонстраций в Европе и Америке (ведущее место среди которых занимают университетские и антивоенные бунты), то 1980-е точно должны быть десятилетием массовых восстаний вне пределов западных метрополий. Иран, Филиппины, Ар-

* Virilio Paul. L'Insécurité du territoire. Paris: Stock, 1976. P. 88 ff.

гентина, Корея, Пакистан, Алжир, Китай, Южная Африка, практически вся Восточная Европа, оккупированные Израилем территории Палестины, — вот наиболее впечатляющие случаи массовых выступлений. В каждом из них участвовали значительные массы по большей части безоружного гражданского населения, когда переполнилась чаша терпения от лишений, тирании и негибкости правительств. Больше всего запоминается, с одной стороны, изобретательность и поразительный символизм самих протестов (например, бросающие камни молодые палестинцы, группы раскачивающихся в танце людей в Южной Африке, перелезающие через стену восточные немцы) и, с другой — отвратительная жестокость или же коллапс и постыдное бегство правительств. Значительно различаясь по своей идеологии, эти массовые протесты бросают вызов самим основам искусства и теории управления, принципу ограничения. Чтобы править людьми, их надо посчитать, обложить налогом, дать им образование и, конечно же, управление должно осуществляться в регламентированных местах (дом, школа, больница, рабочее место), в конце концов представленных в наиболее простой и жесткой форме, как утверждает Мишель Фуко, тюрьмой, больницей и сумасшедшим домом. Действительно, в бушующей толпе в Газе, на Вацлавской площади или на площади Тяньаньмэнь есть нечто карнавальное, но последствия длительного массового разгула и хаотического существования в 1980-х были лишь немногим менее драматичны (и удручающи), чем прежде. Нарушенные в отношении палестинцев обязательства прямо говорят о мятежном народе, который платит дорогую цену за сопротивление. Есть и другие примеры: беженцы и «люди на лодках», беспокойные и беззащитные скитальцы; голодающие в Южном полушарии; обездоленные, но настойчивые бездомные, которые, подобно многочисленным Бартлби,¹⁶¹ омрачают рождественские распродажи в западных городах; иммигранты без документов и подвергающиеся эксплуатации гастарбайтеры, которые нанимаются на низкооплачиваемые и, как правило, сезонные работы. Среди крайностей неспокойной и опасной городской толпы и потоками полузабытых, обездоленных людей, мировые светские и религиозные авторитеты ищут новые или обновленные формы правления.