Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Однако ни потенциал этнографической науки о переводе пока еще не был в достаточной мере отрефлектирован, ни этнография как таковая не может считаться предшественницей переводческого поворота. И все же именно этнография специфическим образом вывела понятие «перевод» из области сугубо лингвистического перевода в сферы культурного посредничества.[770] Так, она подчеркивает не только необходимость контекстуализировать опыт, понятия и практики чужой культуры, но и проблему перевода (полевого исследовательского) опыта в (этнографические) тексты, культурного опыта в описание культуры. В ходе дискуссий о writing culture такой перевод полевых наблюдений в тексты был пересмотрен с позиций критики репрезентации. Получилось так, что рефлексивный поворот повысил ценность переводческой перспективы. Вместо эквивалентности культурному или текстовому оригиналу в центре внимания отныне находился вопрос о переводческой риторике, о конвенциях изображения и выразительных средствах повествования (метафорах, тропах, синекдохах), а также об исторических и социальных условиях дискурса, при которых в процессе переноса конструируется, «изобретается» Другой.[771] Иными словами, как только сам процесс исследования и записывания стал предметом анализа, а риторика этнографического изображения – центральной проблемой, тогда в корне пошатнулись и переводческие притязания. Так был развенчан миф о том, будто этнографический перевод открывает доступ к аутентичности чужой культуры. Сомнительной оказалась идея культурного, равно как и текстового «оригинала» в принципе: культурный перевод всегда будет лишь репрезентацией репрезентаций.

Возможность цельного перевода герметичных культур также оказывается иллюзией: «Культуры не сидят неподвижно перед своим портретистом»[772] – как не остаются они неподвижными и в процессе их перевода, замечает Джеймс Клиффорд. Критический перевод в смысле репрезентации «чужого» может быть лишь частичным переводом. Он производит лишь «частичные правды»,[773] отказавшись от синекдохической претензии конструировать культурную целостность. Как бы то ни было, сами этнологи собственным монофоническим репрезентативным авторитетом обездвижили и зафиксировали культуры и тексты в письме, что продемонстрировал Клиффорд в революционной статье «Об этнографическом авторитете».[774] Перевод как антропологическая передача знаний о чужих культурах не только в существенной мере пронизан конвенциями изображения (например, вневременным «этнографическим презенсом» и «несобственно-прямой речью»), которые в рамках таких оппозиций, как природа/культура, примитивность/современность и т. д., имплицитно отсылают к идеям эволюционизма.[775] Использование риторических стратегий также демонстрирует колоссальную зависимость культурного посредничества от изобразительного авторитета этнографа. В диапазоне такой критики и политики репрезентации не только этнографические тексты, но и другие этнографические формы изображения «чужого» – к примеру, выставки и музеи – прочитываются по-новому как «культурные переводы».[776] Однако говорить о переводческом повороте здесь позволительно лишь в том случае, когда этнология еще точнее определит свою направленность, когда более ясные очертания получит этнография, которая уже не будет полагать культурный перевод своей задачей, но сама будет действовать в пространстве между культурами, будет отличаться способностью «выходить за линии границ»[777] и переопределять ключевые концепты – такие, как Другой/Чужой, включенное наблюдение и культурный перевод.

Подобная переводческая установка соприкасается, с одной стороны, с рефлексивным поворотом в переводоведении. Ведь и в истории (художественного) перевода можно поднять вопрос об авторитете, утверждаемом и практикуемом не в последнюю очередь на уровне перевода текстов.[778] С другой стороны, в переводоведении она граничит и с постколониальным поворотом и его попыткой изменить традиционную направленность перевода – путем переориентации на межкультурный взаимоперевод с неевропейских позиций, сопровождающийся критикой в адрес концепции «другоизации» («othering»).[779] Такие подходы существуют, конечно, за счет переводческой рефлексии за пределами Европы. Так, к примеру, набирают популярность азиатские традиции перевода с их совершенно иными, незападными переводческими теориями – в контексте переводческого поворота они, выступая с критикой европоцентризма, совершенно определенно движутся в сторону взаимного перевода и теоретического обмена.[780]