Однако переводческий поворот фокусируется не только на межкультурных, но и на внутрикультурных процессах. Так, в
Предпосылкой такой социологической теории перевода служит гипотеза о прагматических конфронтациях между «языковыми играми» в обществе, которые стимулируют к разработке практической герменевтики. Если рассматривать перевод как интерактивную социальную практику, то его предметом становятся не только жизненные формы, но и личности, мысли, практики. Впрочем, здесь существует опасность, что категория перевода будет мыслиться слишком широко, применяться повсеместно и зачастую лишь метафорически. Поэтому необходимо продолжать разрабатывать намеченные в отдельных шагах области перевода как социального действия, как «смещения границ» и диалога между различными дискурсами.[803]
Одним из первых, кто начал двигаться в этом направлении, был социолог и антрополог Мартин Фукс. При помощи конкретного полевого исследования в Индии он показал, как в мультикультурном обществе этой страны выделяются пространства перевода, полные социальных переводческих конфликтов и межрелигиозных противоречий. В книге «Борьба за различие»[804]
он рассматривал самоартикуляцию неприкасаемых как процессы перевода. Протестный дискурс движения неприкасаемых или так называемых далитов, пишет Фукс, вынужден существовать через попытки перевода: перевода их социальных потребностей и требований не только в формы этико-социальных возможностей универсалистских религий, но и во многом – на секулярный язык права, где требования социального равенства пользуются общественным признанием, где они наделяются ясными и доступными формулировками и где протестные действия обретают политическую форму выражения. Таким образом, подобная социология, чувствительная к феноменам перевода, постулирует существование противоборствующих дискурсов в рамках одной культуры не только за счет аналитического взгляда «сверху».[805] Напротив, анализируя конкретные действия, она подходит к сложившимся отношениям обмена и диалога между различными – в данном случае также и в религиозном плане разными – групповыми дискурсами, движениями и отдельными людьми. Этот пример показателен не только для текстуального поворота в социальных науках – тем, что новое исследование перевода освещает дискурсивный аспект действий и подчеркивает значимость вопросов репрезентации для анализа социальных миров, а в особенности – «неизбежность „перевода“ собственной перспективы и образа жизни на господствующий язык».[806] Но интересен этот пример также и с точки зрения мысли, центральной для культурной антропологии и постколониализма: переводы обогащают межкультурную динамику лишь в том случае, если заостряют внимание на различиях, на борьбе за смысл и препятствиях на пути перевода, вместо того чтобы заведомо опираться на (гармонизирующие) мосты культурного понимания. Эта идея реализуется и в таких новейших сферах ее применения, как «война и перевод»,[807] «насилие и перевод»,[808] «геи в переводе».[809] Она затрагивает также и проблемный опыт собственной власти в переводческом акте – к примеру, в императорском переводе «террора» для всевозможных форм неугодных и угрожающих системе сил: «власть и перевод».[810]