Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Роман Рушди – яркий пример литературной концепции перевода на фоне дробления разных миров в ходе миграционных процессов. Другие литературные концепции перевода обнаруживаются не только на содержательном уровне произведений – они отражаются также в самопонимании, в стратегиях письма новейших литератур. Перевод как стратегия письма (куда входят ирония, умышленное переводческое искажение, переосмысление колониальных топосов и т. д.[819]) освещает здесь в новом свете распространенную практику пере-писывания (re-writing) европейских классиков, таких как Шекспир, Дефо и т. д., которая пытается с постколониальной точки зрения переосмыслить их авторитетные позиции.[820] Перевод здесь базируется на основополагающем перекартографировании центров и периферий, стремление к которому сегодня заметно не только в литературе, но и в сфере художественного перевода изображений. Переписывание (национальных, европейских) образов, традиций и ключевых метафор посредством визуальных переводов, то есть через деконструкцию и трансформацию изображений следует интерпретировать как акт перевода, как методологическую стратегию культурной рефлексии. Занимательный пример демонстрирует британский художник нигерийского происхождения Йинка Шонибаре, переписавший икону европейской культуры: он перевел английскую национальную картину Томаса Гейнсборо 1750 года в гибридную инсталляцию 1998 года. Наслаждающаяся богатой сельской идиллией аристократическая пара превращается у Шонибаре в «Мистера и миссис Эндрюс без головы». Отсылая к гильотине Французской революции, постколониальный художник рубит голову символическим протагонистам английского колониализма, вырывает их из контекста пасторали, перемещает в африканские одежды и с помощью такого перевода отмечает колониальные страницы в тесно переплетенной истории Европы и Африки. Пере-писывание (re-writing) под маской пере-одевания (re-dressing) оказывается пере-краиванием (re-fashioning) европейской культурной традиции, которое за счет субверсивного перевода раскрывает ее глубинные структуры колониалистской власти.[821]

Взаимодействуя прежде всего с постколониальным поворотом, translational turn перемещает акцент внимания на то, как переводческие действия помогают субъекту добиться полномочности своего Я. Интересно, что такая перспектива перекликается с переводческой рефлексией Хейдена Уайта, а именно – с тенденцией отсылать постмодерный культурализм со всем его спектром текстуализма, конструктивизма, дискурсивности назад к «истории»: «Я бы рекомендовал проект перевода, понимаемый как перекодировка многих различных процессов самопроизводства (назовите это „аутопоэзисом“, если угодно), через которую человечество осуществляет постоянный пересмотр своей собственной „природы“ в качестве воплощения себя и других, общества и антиобщества, ценности и неценности, субъекта и объекта, созидательного и разрушающего – всего этого одновременно и каждый раз заново. Я полагаю, это гораздо более „историчная“ концепция человеческой природы, общества и культуры, нежели все остальное, что до сих пор мыслилось в любой версии „истории“».[822] Наметившаяся у Уайта лишь мимоходом оптика перевода в смысле «перекодировки» в целях культурного самоопределения и – говоря словами Гирца – самотолкования, возможно, является культурологической интерпретацией того, что современная нейробиология называет «аутопоэзисом».[823] Однако подобная перекодировка не исчерпывается самоорганизацией нейронных систем. Выражаясь языком культурологической системы понятий и описаний, она указывает на активное присвоение властных полномочий посредством культурного кодирования и символического оформления, что заставляет пересмотреть сами основы антропологии в историческом разрезе. Здесь обнаруживается почти не замечавшееся ранее сродство translational turn и «(нейро)биологического поворота».