Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Но столь же уверенно можно провозгласить: Пространство исчезает! Ведь нельзя не заметить протекающий параллельно феномен глобальной деспатиализации (Enträumlichung) и делокализации (Entortung). Превалирование телекоммуникации и других потоков информации в транслокальном расширении (к примеру, интернет и электронная почта), уплотнение пространства через скорость и преодоление расстояний ведут к восприятию мира как «глобальной деревни» (global village). В мире «www» решающую роль играет не то, откуда «юзеры» заходят на сайт. Кажется, что пространство играет скорее второстепенную роль в этой ситуации транслокальности, безродности, безместности, текучести информации и т. д. Экономика, политика и массмедиа здесь все больше воздействуют по линиям коммуникации, а не на, скажем, этнических, пространственных, территориальных или национально-государственных границах.[838] С опорой на эту безместность глобальных отношений этнолог Марк Оже выстраивает направленную против территориализации концепцию транзитных пространств, характеризующихся отсутствием идентичности, мимолетностью и вре́менным статусом.[839] «Пути и средства передвижения, придорожные мотели, аэропорты и вокзалы, супермаркеты и парки развлечений предстают в теории Оже распространенными сегодня ничейными местами, уже не способными передать идентичность как нечто „собственное“».[840] Но и в отношении таких транзитных «идентичностей» существует ответная реплика: возвращение локального, принадлежности какому-то месту, родного места – иными словами, тенденция к стабилизации идентичностей, вплоть до сепаратизма культур и до утрирования локальных и региональных различий в конфликтных процессах.

Для формирующейся пространственной перспективы spatial turn это противоречие между ликвидацией и возвращением пространства становится призывом к критической рефлексии последнего. Из какого диагноза исходит подобный призыв? С одной стороны, пространство не исчезает ни в социальном сознании, ни в науках о культуре и обществе; с другой – оно и не возвращается абсолютным новшеством. Внимание заостряется на различных новых пространственных перспективах и на осознании, что для раскрытия их социоаналитического потенциала необходимы новые пространственные понятия. Так, окажется, что новое понимание локального не идентично фиксированию мест-пристанищ в ответ на вызовы глобализации. Дело в том, что повторяется вовсе не «ностальгическая парадигма западной социологии»,[841] против которой, кстати, направлена и теория «глокализации» Роланда Робертсона. Ведь в новой концептуализации под пространством понимается не территориальность, вместилище и хранилище традиций или даже родина, в отличие от предыдущего понимания пространства и места, к примеру, в фольклористике.[842] Под пространством подразумевается социальное производство пространства как многослойного и часто противоречивого общественного процесса, специфическая локализация культурных практик, динамика социальных отношений, указывающих на изменчивость пространства. Особенно изменение городов и ландшафтов в отдельных частях мира в ходе их неравного развития, основывающегося на пространственном разделении труда, укрепило осознание того, что пространство оказывается принципиально поддающимся оформлению через капитал, труд, экономическое реструктурирование, а также через социальные отношения и конфликты.

Пространственный поворот – это не только выявление современных пространственных отношений и не только «производство новых пространственных различий».[843] Напротив, spatial turn означает формирование критического понимания пространства. Действительно ли можно в достаточной мере осознать эффективность такого понимания, указывая лишь на предполагаемую делокализованность глобальных связей, на пространственные смещения между центром и периферией и, в конце концов, на переломные события 11 сентября 2001 года? Последние, если верить анализу Рудольфа Мареша,[844] разрушили «безместную» картину мира и всяческие иллюзии относительно пространственных отношений, объединяющих разные культуры. Когда вновь были вскрыты старые глубинные структуры, подтвердились «неизменные качества пространства»:[845] территориальное закрепление таких различий, как противопоставление Севера и Юга, центра и периферии. Шовинизм, национализм и фундаментализм укрепили сферу своего влияния и, прежде всего в США, заняли в геополитике и политике безопасности более прочное «место», чем прежде: они используются для создания целенаправленной стратегии мирового, гегемонистского контроля над пространством, равно как и для гарантии источников сырья и трансграничной войны с терроризмом. Тем самым, правда, намечается скорее возвращение к традиционному понятию пространства. А оно в значительной мере связано с колониалистским разделением мира и с геополитикой мировых держав еще XIX века.