Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Напротив, критическое научное понятие пространства зарождается в совсем других условиях. Речь идет об условиях постмодерной и постколониальной географии, которая развивалась в направлении критической геополитики и в ее контексте спровоцировала пространственный поворот. Эта ключевая линия дискуссии о пространстве главным образом связана не столько с событиями 11 сентября 2001 года, сколько с ангажированным постколониальным изучением (маргинальных) пространств. Здесь преследуется намерение – реконструируя траекторию колониализма – критически переосмыслить европоцентристское, бинарное разделение мира на центр и периферию. Цель – в ответ на пространственную гегемонию империализма наладить политику локальной культурной практики и расширения возможностей действия: «край (the margin) отказывается от места, отведенного ему в качестве „Другого“».[846] Таким образом, политика пространства стоит у истоков spatial turn. А ее задача – использовать открывшиеся возможности – смещает культурологическую дискуссию о различиях и «другоизации» («othering») с сугубо дискурсивного уровня на уровень прагматический и политический, где она служит обоснованием и для географии.

В первую очередь повороту к пространству способствовали постмодернистские географы, в основном урбанисты и градостроители: Дэвид Харви, Эдвард Соджа, Дерек Грегори, Стив Пайл, Дорин Мэсси.[847] Поэтому можно говорить и о «географическом повороте».[848] В любом случае именно этот «поворот» низвел культурную антропологию с пьедестала ведущей культурологической науки. Зарождающаяся критическая культурная география с постколониальными идеями разработала основы нового, уже не привязанного к территории, понимания пространства.[849] Из перспективы «радикального постмодернизма»[850] она в то же время означает и новую критическую геополитику, нацеленную на пространственную реструктуризацию мирового общества.[851]

2. Понятие пространства и поворот к пространственному мышлению

Spatial turn создает необходимость оперировать самыми различными, нередко очень размытыми пространственными понятиями. Об их вариациях, определениях и месте в истории науки можно почитать в других источниках.[852] Если преимущественно внутренними средствами самой теории уточнять и расширять понятие пространства – которое в Германии в существенной мере ориентируется на феноменологию, как это происходит, к примеру, в «Социологии пространства» Мартины Лёв,[853] – это еще не приводит к пространственному повороту. Для ориентации в поле пространственного поворота важнейшее значение имеет не множество понятий пространства и не сугубо понятийная рефлексия, а общедисциплинарное применение пространственной перспективы в принципе. Решающую роль играет разворот к пространственному мышлению в культурологических и социологических исследованиях, которое в то же время необходимо перепроверить на предмет его политизации или деполитизации, натурализации или символизации. Не каждое обращение к «пространству» непременно влечет за собой пространственный поворот. В то же время одно определенное понимание пространства, имеющее транскультурное применение, оказывается центральным: так, почти все идеи пространственного поворота можно свести к общему знаменателю, к понятию пространства Анри Лефевра,[854] марксистского классика теории пространства. Он обратил внимание на производство пространства, на его неотъемлемую связь с социальной практикой. Социальное конструирование пространственного здесь подчеркивается так же, как и роль пространства для построения социальных отношений. Таким образом, большинство исследовательских установок в контексте поворота к пространству ориентируется на реальные, социальные практики пространственных структур, на феномены включения и исключения. Поэтому географ и урбанист Эдвард Соджа, главный представитель критической концепции пространства, связанной с марксистскими установками социальной географии, обнаруживал зачатки «spatial turn»[855] именно в теории Лефевра.

Социальные пространства и воображаемые географии