История возникновения того или иного «поворота» неизбежно связана с вопросом о том, когда этот «поворот» начинается. Когда именно начинается iconic turn, сказать сложно. Потому что, с одной стороны, он – как объясняет Митчелл в своей новой книге «Чего хотят изображения?» – не уникальное явление современности. Напротив, он кажется повторяющимся топосом во всех медиальных революциях от фотографии до интернета, в которых визуальное выступает маркером поворотного исторического момента.[996]
С другой стороны, иконический поворот – как и все «повороты» – склонен проецировать современный фокус теоретических преобразований на фактические переломные вехи в развитии прошлых веков. Так, Хорст Бредекамп локализует поворот к образу еще в политической иконографии «Левиафана» Томаса Гоббса, в «праобразе» современного государства (к тому же наглядно представленного на известном фронтисписе), тем самым словно начавшегося в виде образа – через зрительное восприятие. Определенная «зримая сила» образа,[997] приводящая в действие даже государственные договоры, противопоставляется слабости словесной формы коммуникации еще у самого Гоббса. Взяв в качестве исходной точки образность, Хорст Бредекамп прослеживает историю возникновения иконического поворота начиная с очень далекого прошлого. Помимо этих ранних следов, его эксплицитная историзация отсылает к возникающей в XIX веке истории искусства, успевшей распространить свои методы описания и интерпретации изображений на нехудожественные образы, к чему ее побудили рецепция средневекового творчества с разграничением в нем отдельных видов искусства, а также внимание к художественным ремеслам и осмысление зарождающейся фотографии.[998] Следуя таким медиальным маршрутом за входящей в моду фотографией, иконический поворот отразился даже в естественных науках: уже у Чарльза Дарвина и в эволюционной биологии с образными представлениями материала и диаграммами. Позднейшее триумфальное шествие интернета – лишь верхушка этого айсберга, в основание которого легли образные медиа.[999] Особенно кинематограф знаменует здесь характерный переход рефлексии над образами в теорию медиа, в свою очередь форсировавшую науку об образах. Однако помимо этих медиальных и технологических связей теоретического развития, к иконическому повороту привел в первую очередь альянс между образами, медиа и социальными формами инсценировки.[1000] Нельзя не увидеть, что особым историко-политическим поводом для критики стал опыт проблематичного присутствия в медиа Второй войны в Персидском заливе (1900–1991) с ее политикой образов, а также их инсценировкой и цензурой.Целью иконического поворота становится стремление совладать с неиссякаемым потоком образов посредством их критического анализа. История искусства здесь явно не единственная движущая сила. Ни история искусства, ни философия сами по себе не могли породить иконический поворот. Возможным это стало лишь усилиями медиаведения, признающего ценность банальных образов повседневности и техники.[1001]
Порождаемые медиатеорией импульсы к тому, чтобы покинуть область высокой культуры и переосмыслить образы в их взаимосвязи с техническими средствами, заставляют также признать за категориями образа, медиума и восприятия новый, близкий к эпистемологическому потенциал для культурологических исследований.2. От истории искусства к междисциплинарной Общей науке об образах? Позиции иконического поворота
«Пикториальный поворот не является ответом на какой-то вопрос. Это лишь способ сформулировать сам вопрос».[1002]
Он является не ответом на актуальную культуру образов, но кругом возникающих к ней вопросов со стороны истории, семиотики, искусства, антропологии, философии и критического познания. «Что есть образ?» – изначально ведущий (платоновский) вопрос[1003] в эру цифровых образов звучит старомодно, однако с течением времени все конкретнее ориентируется на разнообразие «образов».