Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

Однако насколько вообще может идти речь о зарождении «(нейро)биологического поворота»? В еще очень смутных формах можно говорить о биологическом повороте в отдельных культурологических дисциплинах – например, о проблематичной, следующей дарвинистским позициям эволюционной теории биологической теории культуры и литературы (biopoetics),[1210] о «нейрональном повороте» («neuronal turn»)[1211] или же нейрокультурных подходах в историографии[1212] и нейроэстетике.[1213] Однако создается впечатление, что возникший на основе исследований мозга нейробиологический поворот уходит глубже. Он мог бы предварять скорее коперниканский поворот, своего рода мега-поворот, гораздо более масштабный, чем любой отдельный «поворот» в поле культурологии. Как бы то ни было, биологический поворот релевантен для наук о культуре уже потому, что направлен на исследование способов работы восприятия, эмоциональности, сознания и т. д. в нейронных сетях. Тем самым он обращается к области, в которой оказались и «повороты», преодолев предметные и тематические поля и обратившись к моделям и установкам восприятия. Впрочем, кажется, будто исследования мозга хотят разрешить эту конкуренцию в пользу того, чтобы «без противоречий рассматривать дух, сознание, чувства, волевые акты и свободу действий как естественные явления, поскольку они основываются на биологических процессах».[1214] Но сам по себе подобный прогноз еще не означает коперниканского поворота. Говорить о нем вообще можно лишь при том условии, что будут сняты системы гуманитарного, культурологического и социологического описания. В настоящее время обе системы описания существуют параллельно, и было бы категориальной ошибкой смешивать одно с другим, например говорить о «вине» в отношении нейрональных процессов.

К чему тем не менее стремятся исследования мозга, так это «изменение наших представлений о человеке»,[1215] которые не могут оставить равнодушными науки о культуре. По крайней мере, эти цели аргументируют сотрудничество с гуманитариями и культурологами, как подчеркивает оказавший воздействие на публику «Манифест» одиннадцати нейробиологов: «Гуманитарные науки и нейронауки должны вступить в интенсивный диалог, чтобы вместе спроектировать новый образ человека».[1216] Хотя бы в плане риторической скромности «нейрональный редукционизм» здесь открыт гуманитарным наукам. И все же преобладает редукционистская исследовательская стратегия – как отмечает Юрген Хабермас, критикуя вызовы и завышенные притязания исследований мозга,[1217] – которая пытается найти замену рациональному объяснению действия (то есть такому, которое исходит из «оснований» действия). Предполагается, что подобной заменой должно стать каузальное объяснение действий, которое признает не свободу действия по его основаниям, но действие, обусловленное нейрональными причинами, которые, образно говоря, детерминистски работают за спиной способности субъекта к принятию решений. Таким редукционистским, биологистским представлениям о человеке Хабермас противопоставляет образ человека, складывающийся из элементов свободы. Почему от свободы нельзя отказаться? Речь идет о сознании свободы, которое – иначе, нежели смены полюсов в исследованиях мозга, ориентирующихся на детерминизм, – возникает в системе описаний и категорий, связанной с культурными действиями и ментальными обоснованиями действий.

В необходимом диалоге с нейронауками культурология с удивительной легкостью попадает в ловушку. Происходит это, когда культурологи отчаянно пытаются поспеть за моделями прогресса, которые выдвигают исследования мозга, а в итоге всякий раз будто лишь «реагируют» на их проекты будущего, в которых растворяются достижения гуманитарных наук и культурологии. Гораздо плодотворнее было бы укрепить собственные специфические способности культурологической системы описания и продемонстрировать, что их не заменить никаким биологистским переосмыслением. Хорошими импульсами здесь могли бы послужить категориальные и методологические достижения «поворотов» и их конкретные шаги в сторону самостоятельного, дисциплинарно обоснованного формирования более полной «науки о жизни» («Lebenswissenschaft»).[1218] Как-никак науки о культуре вырабатывают категории, в которых можно анализировать и разрешать мировые конфликты. Преодоление конфликтов требует категорий, которые нейробиологическое исследование ничем не заменит. Так, интер– и транскультурность, а также культурные различия в возникающем гетерогенном мировом обществе становятся не только очевидными сферами исследований, но и неотъемлемыми аналитическими категориями. Еще одной неизбежной категорией является дискурсивность. Дискурсивное событие – если в очередной раз обратиться к Хабермасу – в биологическом повороте рискует оказаться переосмысленным как событие естественного порядка: «С этой точки зрения дискурсивное событие преобразуется в естественный процесс, протекающий как бы за спиной субъектов».[1219]