Культурный дневник 16.01.2014- 18.06.2013

Григорий Мирошниченко– У меня возникла такая гипотеза. К сожалению, никаких других сведений на эту тему найти не удалось. Но все дело в том, что в 37-м году доносы писала большая группа. И когда после XX съезда все это вскрылось и стало можно об этом говорить, в Москве исключили несколько человек из партии, из Союза писателей (например, Эльсберга), в Ленинграде ничего такого не было: ни в 56-м, ни в 57-м, ни в 58-м, когда уже, можно сказать, оттепель кончилась, и начался новый зажим. И вдруг в 64-м году с подачи первого секретаря райкома партии прицепились к Мирошниченко.

– Но не за то, что он писал доносы, а за то, что дачу сдавал и бил жену. 

– В этом-то весь парадокс, абсурд и комизм ситуации, что формально его исключили за то, что он сдавал свою дачу. Причем дача была его личная. Но так как коммунист не имел права наживаться на жильцах, на постояльцах, то его за это формально исключили из партии. Но думаю, что в подтексте было другое. Врагов у Мирошниченко было много. Во-первых, это, конечно, Прокофьев, поскольку именно с группой Прокофьева группа Мирошниченко – Федорова – Решетова враждовала в 40-е – начале 50-х годов. Во-вторых, на этом собрании, когда рассматривали персональное дело Мирошниченко, произошел небывалый случай: Кетлинская вслух с трибуны вспомнила, что у него руки по локоть в крови по 37-му году. И никто ее не одернул, не пропесочил, не согнал с трибуны, а все это внесли в стенограмму. Кто-то ее поддержал, в частности, поэтесса Елена Рывина. Естественно, начальство отмолчалось, но это был фактически первый и последний случай, когда вслух с трибуны в ленинградском Союзе писателей сказали, что человек писал доносы и пересажал значительную часть писателей этими доносами в тюрьму.

– Его исключили, но потом восстановили, а потом еще и партийные взыскания сняли. 

– Спустя несколько лет. Что касается процесса исключения, то по уставу КПСС Дзержинский райком должен был подтвердить его исключение. Дзержинский райком ограничился строгим выговором, а потом и выговор сняли. Естественно, осадок остался, репутация все равно была испорчена. Между прочим, я, собирая разные материалы, натолкнулся случайно, и в книге это отражено, на известный скандал в журнале "Аврора": "Юбилейная речь" Виктора Голявкина на 75-й странице.

– Да, это замечательная история. Я очень хорошо помню этот скандал, который потряс весь город, потому что все думали, что Виктор Голявкин осмелился выступить против Брежнева в 1981 году, когда Брежневу исполнилось 75 лет, и редакция его подержала таким совершенно непредставимым по тем временам образом. А у вас есть гипотеза, что этот рассказ был написан в 66-м году, к Брежневу, разумеется, не имеет никакого отношения, а "великим писателем", о котором писал Голявкин, был Григорий Мирошниченко. 

– Именно. У Мирошниченко была мания величия, над этим все смеялись всегда. Я разговаривал с двумя сотрудницами журнала "Аврора", в частности, с Людмилой Антоновной Региней, и она сказала, что, конечно, никто сознательно запланировать такую диверсию против Брежнева не мог – это просто никому в голову не пришло бы никогда. На самом деле Голявкин в это время был болен, к нему пришли домой, он был парализован, взяли этот рассказ, не очень понимая, о чем он и для чего он, и опубликовали. Потом так все совпало. Действительно, в этом рассказе такая поздняя насмешка над Мирошниченко. Надо сказать, что в книге у меня в комментариях прослежено, насмешки над ним были и раньше, даже в "Советской культуре" Анастасьев описал спектакль самодеятельного театра Дома писателя, где высмеивался тот же Мирошниченко. То есть это была фигура смеховой культуры, хотя это человек действительно с кровавым прошлым. И только заступничество партийных органов, их страстное стремление сделать вид, что 37-го года не было, все это держало втуне. Об этом говорили друг с другом, но не более того.

– В вашей книге есть замечательная деталь, как он редактировал письмо Ромена Роллана о его "Юнармии".