Культурный дневник 16.01.2014- 18.06.2013

– Безусловно. Известно, что Гингер был солнцепоклонник и завещал похоронить себя по буддийскому обряду, хотя родился в еврейской семье, его мать, Мария Блюменфельд, кончила свои дни в Аушвице. Фаталист Гингер пережил Катастрофу еврейства в Европе, он так и не надел желтую звезду и ходил по Парижу без нее, несмотря на распоряжение немецких властей, и не потому, что боялся чего-то или не хотел признать себя евреем, а просто считал, что смерть всегда проигрывает в схватке с духом. И потому "победа духа над веществом" – это его слова из письма Б. Зайцеву, написанного после смерти Присмановой, которой не стало в 1960 году, – по существу, выражают концепцию жизни Гингера, его, если хотите, философскую концепцию. В этом смысле он был поэтом-философом, исповедовавшим буддизм именно как религиозно-философское истолкование мира. То есть был "человеком мира", в высоком смысле слова этого слова – космополитом. Человеком, для которого с помощью духа поэзии, литературы, культуры как таковой, посредством слова можно сокрушить самые страшные земные и неземные силы. Поэтому слова Эммануила Райса попадают в точку. Гингер тяжело и мучительно умирал, лежал в больнице, угасал, и последняя его книга, так символически названная – "Сердце",  вышла буквально за две недели до смерти. У постели умирающего Гингера кто-то из присутствовавших, едва ли не тот же Райс, сопоставил его поэзию с картинами Шагала, которые не объяснишь словами, эмоциональную энергию которых можно передать только адекватным образным рядом, музыкой, может быть. И при этом вспомнилась знаменитая картина Шагала "Зеленый скрипач": на крыше дома стоит стул, на нем восседает скрипач, две ножки опираются на крышу, а две другие свисают в воздухе. То есть по всем законам физики стул со своим седоком должен рухнуть вниз. Но, может быть, потому что скрипач играет на скрипке, извлекает какую-то неземную мелодию, стул не падает, он, вопреки здравой логике и эмпирическому опыту, что называется, висит над бездной, и покуда скрипач играет, ему ничего не грозит. Вот это и есть поэзия Гингера. Было бы интересно сопоставить лучшие его стихи с живописью. Дружба с художниками, видимо, создавала некую артистическую ауру, когда стихи следует читать не буквенно, а по неким ассоциативным партитурам, возносясь над строчками, как шагаловский стул возносится над крышей и не имеет как будто бы устойчивой точки в физическом пространстве.

Ужасная женщина

Распечатать

5 прокомментировали

Поделиться в социальной сети

Софья Островская (1902-1983)

Дмитрий Волчек

Дата публикации: 01 августа 14:56

"Япоказываю себя, я на выставке, в обществе я всегда чувствую себя призовой лошадью, сознательно и гордо идущей к победе", – написала в 1937 году в своем дневнике Софья Казимировна Островская. Победа случилась только в 2013 году, когда дневники Островской вышли в серии "Россия в мемуарах" и были замечены могиканами, способными прочитать 600 страниц ее записей и 1100 примечаний. Так через 30 лет после смерти автора сбылась ее мечта войти в советскую литературу.

Я не был знаком с Островской (хотя теоретически мог бы – в ее доме собиралась молодежь), но хорошо знал похожих на нее старушек. В начале 80-х они паслись во французском консульстве в Ленинграде (Островская была переводчиком и великолепно знала язык), клевали канапе на фуршетах, смотрели фильмы Шаброля и судачили о дипломатах. Забавно было наблюдать, как эти почтенные дамы превращались в базарных фурий, когда атташе по культуре выносил свежие номера "Монд" и "Фигаро". Газет на всех не хватало, так что, категорически утратив светскость, толкаясь и скуля, старушки вырывали их из рук ошарашенного консула. Бедные французы не знали, как справиться с этим натиском, и процедура раздачи газет походила на кормление тигров в зоопарке: консул появлялся внезапно, быстро выкладывал пачку на столик и тут же исчезал, чтобы не видеть постыдной давки.

Любовь к la belle France сочеталась у консульских дам с советским патриотизмом, и думаю, что после визитов в консульство половина из них строчила отчеты в КГБ. Агентом спецслужб была и Софья Островская.

Дневник она сочиняла для вечности, не рассчитывая на скорую публикацию, но, как и следует советскому писателю, самостоятельно выполняющему работу цензора, сумела скрыть почти все главное. Только из примечаний комментаторов мы узнаем имя главного мужчины в ее жизни Бориса Вольтерна: Островская периодически обращается к нему (в основном, с упреками), но история любви остается для читателя загадкой. "Писать нельзя. О чем писать, если главное остается всегда нераскрытым?"