Культурный дневник 16.01.2014- 18.06.2013

В свое прекрасное время генерал Калугин опубликовал фрагменты донесений  Островской о разговорах с Анной Ахматовой (а сама Ахматова говорила, что на совести Островской "целый куст посаженных людей"), но о мотивах, обстоятельствах и масштабах этой секретной работы можно только гадать: в дневнике нет ни единого слова. "Во мне множество захлопнутых, запертых на замок и даже запечатанных дверей". Фрейдист (Островская увлекалась психоанализом) мог бы расшифровать ее сон 1942 года об окровавленных руках как признание своей вины ("Леди долго руки мыла.."). Еще один вероятный намек: кокетливое замечание "сколько в жизни моей тьмы, настоящей тьмы".

Софья Островская выросла в семье богатого польского купца, была избалованной буржуазной девочкой, но в советского человека превратилась с непостижимой легкостью. О том, как произошла эта метаморфоза, мы тоже ничего не знаем, в дневнике огромные лакуны – иногда несколько месяцев, порой несколько лет, почти все двадцатые годы пропущены. Очередную годовщину свержения самодержавия Островская отмечает записью о том, что это благословенный день, когда "кончилась материальная радость моей жизни и началась другая – настоящая жизнь". В годы военного коммунизма дочь миллионера ненадолго превратилась в сотрудника милиции, но карьера в угрозыске не задалась, и потом Островская зарабатывала техническим переводом и машинописью. Она считала себя писателем, сочиняла стихи, но единственная ее публикация – идиотская статья в "Ленинградской правде", прославляющая поэтов-графоманов, которых в дневнике Островская оценивает вполне честно. К своей литературной карьере, так и не задавшейся, она относилась серьезно. После рассказа о жутком обстреле Михайловской площади в 1943 году – "месиво из рук, голов, кишок, мяса, на деревьях и решетке – орнаменты из человеческих разодранных членов", Островская вспоминает: "Срочно нужно готовиться для презентации в Дом писателя: сейчас передо мною в этом смысле могут открыться большие дороги".

Похоже, что Островская вполне искренне ожидала мировой революции. Она пишет в дневнике, что хотела бы заседать во Всефранцузской чрезвычайной комиссии и пускать в расход "банкиров, выхоленных женщин, монахов, министров и сутенеров". Это запись 1939 года, а в 1943 году, размышляя о военной победе, Островская злорадно предсказывает, что вскоре Россия обернется к Европе "блоковской азиатской рожей" и заставит ее "поработать на нас, скифов".

В 1937 году она меланхолично замечает, что стало много хороших книг у букинистов – вероятно, оттого, что прежних владельцев выслали. Иногда кратко сообщает об арестах знакомых. Об очередном аресте отца, который так и сгинул в лагерях, упоминает с раздражением – лучше бы он умер, надоело быть дочерью каторжанина. Сама Островская дважды оказывалась под арестом, ненадолго, но понять из дневника, что именно происходило, в чем ее обвиняли и как ей удалось выбраться, невозможно. Есть запись 1937 года о недолгом аресте брата, которого Островская любила: "Три недели тюрьмы и два допроса подействовали на Эдика разрушающе. Человека, решившего арестовать брата, я бы привлекла к уголовной ответственности – за убийство". Имя Сталина встречается редко, ему посвящен только один абзац: "Он очень осторожен и немногословен. Он никогда не хочет ошибаться – и не ошибается. Он никого не жалеет, он никого не любит. Он обитает в других сферах и оперирует другими категориями: государство – мир, как вселенная – мир, как страны мира – мир, как строительство лестницы к будущему. А человек для него – иногда орудие, иногда материал. (…) Сталин так таинственен, так высок, так далек, что ему верят как пророку, который никогда не ошибается". Единственное место в дневнике, где прорывается недовольство властями, – записи 1942 года о высылке неблагонадежных из Ленинграда.

Представления Островской о политике проницательностью не отличаются. Главным событием военных лет она называет роспуск III Интернационала (мировая революция откладывается), пылко возмущается польским правительством в изгнании, осмелившимся обвинить СССР в Катынских расстрелах: Англия, по ее мнению, должна предателей-поляков арестовать или выслать.