Культурный дневник 16.01.2014- 18.06.2013

С.К. Островская. Около 1940 г.Читала она все подряд: стихи Гумилева и Всеволода Рождественского, историю ВКП(б), любовные романы и Буддийский катехизис. Изучив номер журнала "Под знаменем марксизма", Островская признается: "Полностью принимаю марксистскую оценку творчества Толстого". Похоже, что это всерьез, подобные оценки встречаются не раз. "Я ничему не верю – ничему, кроме философского ракурса: диалектический материализм". А вот размышление об "Англии" Андре Моруа: "Автор в своем историческом анализе, временами блистательно-дерзком (для буржуазной Европы) все-таки идет не по нашему пути научного мировоззрения". Или такой пассаж: "Вся психология, литература, искусство, общественные и политические установки остального мира кажутся фантастическим и нелепым театром, если не смотреть на них в бинокль марксизма. Опираясь на диалектику материализма, очень весело, чуть злобно и чуть брезгливо путешествовать по страницам модных журналов и "Revue des Deux mondes", французских повестей и английских романов".

Регулярно Островская делала записи в 1941-1945 годах, и ее дневник – интересное свидетельство жизни в блокадном городе, когда "эмблемой Ленинграда стал кишечник". Даже в самые тяжелые времена Островская сохраняла утомительное самодовольство. "Я лучше всех, знаю себе цену, знаю, что умна", "я очень богата в интеллектуальном отношении". Поправляясь после первой блокадной зимы, она описывает себя так: "Руки мои пополнели и потеряли свою изысканную красоту портретного рисунка. Бедра мягко округлились и в силуэтной тени дают чувственный и нежный абрис греческой амфоры". Островская была лишена не только самоиронии, но, похоже, и чувства юмора вообще. Величайший недостаток дневника – его угнетающая серьезность. Островская часто пишет о своем любопытстве ("Люди меня любят и идут ко мне. А мне люди нужны только как экспериментальный материал"), но примечательных наблюдений в этой эгоцентрической исповеди немного. Вот одна из редких записей такого рода  – о "голых, оскаленных кроватях", которые всюду появились в блокаду. "На Басковой улице их было целое скопление, целый парад кроватей, голых, рыжих, колючих. Словно люди все вымерли, а кровати, стосковавшись, вылезли сами на улицу – в поисках собственного покойника".

Из блокадных историй запоминается рассказ о детях "ответственных работников", которые развлекались тем, что стреляли из винчестеров в прохожих на ленинградских улицах ("обстрел, жертвы обстрелов!"), а когда их разоблачила соседка, застрелили и ее. К сожалению, завершается эта запись банальным рассуждением в духе "куда смотрит школа?". Правда, есть в дневнике и другой, более проницательный вывод: "Русская жизнь и русский человек пожутче Дьявола".

Одна запись 1943 года производит впечатление: размышление о грядущем торжестве "его величества великого мещанина всея Руси". Сделать такое предсказание после второй блокадной зимы было, должно быть, непросто.

На днях я посмотрел отчего-то взбесивший московских и варшавских квасных  патриотов немецкий военный сериал "Наши матери, наши отцы" (ZDF, 2013). Лишенный кинематографических достоинств (разве что батальные сцены сняты великолепно), он любопытен как отражение мировоззренческих перемен. Главный герой, офицер Вермахта, дезертирует после битвы за Курск, а потом, когда его ловят и отправляют в штрафбат, убивает патриота-командира и снова бежит. Его брат, неизвестно зачем продолжающий воевать, бессмысленно гибнет, а дезертир и пораженец Вильгельм преспокойно доживает до наших дней. С точки зрения современного сценариста и его аудитории, эгоизм – единственная разумная позиция, а патриотическая самоотверженность предосудительна и опасна. Обывательское благоразумие победило окончательно и бесповоротно, Островская была права.

Наш разговор с Полиной Барсковой, которая вместе с Т. Поздняковой подготовила дневники Софьи Островской к печати, начался с этой провидческой записи о триумфе мещанства.

Разговор с Полиной Барсковой о дневниках С. Островской

Добавить в список

Загрузить

ДВ: – В блокадных тетрадях дневника Островской мне запомнились страницы, где она с обычным для нее высокомерием говорит, что кругом мещане, "гераненные типы", которых она ненавидит, а потом добавляет, что эти мещане-обыватели и борются с немцами, отстояли Ленинград и Сталинград, и что они люди будущего, которые ее саму похоронят.