Культурный дневник 16.01.2014- 18.06.2013

Как и в СССР, здесь все боятся стукачей, и разговор на любую рискованную тему обрывается, не начавшись. Бин Ладен? Впервые слышим это имя. Малярия? В Судане ее вообще нету. Еще одно неожиданное напоминание о позабытых нравах: водитель не пристегивает, а накидывает ремень, завидев полицейского – помню, этот ритуал "накидывания" был наполнен в стране Советов маскулинным задором.

Центр Хартума с министерствами и президентским дворцом сохранил добротное колониальное уныние, а на рынке в Омдурмане начинается Африка. Все теперь производят в Китае: и венецианские маски, и муранское стекло, и венские бонбоны с Моцартом. Адресованный несуществующим туристам пыльный суданский брик-а-брак (носороги из черного дерева, жирафы из поддельной слоновой кости) тоже рождается там. Но за границами сувенирного переулка возникает великий африканский сюрреализм, который я безмятежно люблю с тех пор, как много лет назад, еще в прошлом веке, оказался в Гамбии, вышел на пляж и увидел человека, несущего на голове небольшую акулу. Вот и на рынке в Омдурмане сразу замечаю древний черный велосипед, к багажнику которого привязан огромный брусок льда, тающего на тридцатиградусной жаре. Рядом висит портрет Джастина Бибера. Встреча швейной машинки и зонтика на анатомическом столе из сновидений старой Европы здесь случается каждый день.

Непросто перевозить лед по пустыне на сорокоградусной жаре

Слияние Белого и Голубого Нила незаметно: и справа, и слева одинаковая бурая вода. Недостроенное огромное здание Центробанка зияет: деньги кончились. Ливийская гостиница Corinthia, которую тут называют "яйцом Каддафи"; рядом на пластиковых стульях расселась грустная молодежь и взирает на бурый Нил. Никто не пристает, только один отважный фарцовщик двусмысленно шепчет: Black market!

Европейцев нет, лишь испанская женщина с огромными зубами пьет грейпфрутовый сок. Завтра улетает домой, но хочет вернуться, и я подозреваю, что она нашла себе милого дружка по методу, описанному в фильме Ульриха Зайдля "Любовь". Ничего интересного о своей поездке испанка не сообщает, кроме того, что Судан – не Египет, а Африка, но то же самое написано в путеводителе, да и так сразу понятно.

Ужин в ресторане для золотой молодежи с бетонными деревьями, изображающими нарядную рощу. Из невидимого шланга на обедающих снисходит водная пыль, охлаждая страсти. Женщины не прячут лица, но и простоволосых не сыщешь. Мое вегетарианство наталкивается на плотину недоумения, потому что ассоциируется с нищетой. Когда во время первой войны в Заливе хартумский режим, поддержавший Саддама, был наказан, экономную фасолевую похлебку стали называть "супом Буша". "Ножки Буша" чуть раньше достались советским людям.

Официант-сириец сообщает, что на родине был учителем географии, при этом говорит, что Россия – друг Сирии, так что, видимо, он за Асада. Но спорить о политике тут категорически невозможно, все всего боятся. Переулки возле президентского дворца не освещены. В темноте гвардеец, размахивая автоматом Калашникова, начинает что-то вопить – то ли сошел с ума и сейчас нас расстреляет, то ли так экзальтированно сдает караул.

11 декабря

Первый фильм в Судане снял Золтан Корда в 1938 году. "Четыре пера" – одна из многих (и, наверное, лучшая) экранизация романа о британском лейтенанте, который, чтобы доказать свою мужественность толстощекой невесте, выдает себя за номада с отрезанным языком из наказанного за вероломство племени сангали. Этот бредовый сюжет – замечательный материал для гендерного исследователя; вокруг одной только метафоры с белыми перьями, символами трусости, можно возвести цитадель квирфеминизма. Фильм, предназначенный для отмененного из-за Второй мировой войны протоканнского фестиваля, до сих пор прекрасен: панорамы Нила и балы ослепляют текниколором, а лучше всего – батальные сцены с сотнями боевых верблюдов.