Культурология. История мировой культуры и религии

Стал меняться и культурный образец государства. Христианская культура трактовала государство, светскую власть, прежде всего как несущие миссию защиты христианской веры. В особенности такое понимание светской власти было характерно для Восточной Римской империи (так называемой Византии). Появилась и идея теократического государства – в духовном и правовом смыслах подчиненного духовной власти церкви, как это произошло на Западе, в Риме, где с VII в. начало проявляться церковное управление во главе с римскими епископами – папами. А затем, с XI в., Рим стал мыслиться в качестве священного центра власти для всей Европы, вступив тем самым в конкуренцию не только со светской властью на Западе, но и с христианской империей на Востоке. Впрочем, ниже мы покажем, что такое понимание роли церкви привело к противоречивому результату.

В западной Римской Католической церкви акцент все больше стал смещаться с вопросов духовной жизни на вопросы политики, права, экономики: происходило замещение изначальных глубинных мотивов христианской жизни этими внешне цивилизационными мотивами; христианская культура человеческого духа и сердца начала замещаться культурой церковной власти и правовой дисциплины. Постепенно это приводило и к росту такого явления, как клерикализм – светская власть духовенства, столь характерного не только для Римской папской области с VII по XIX вв., но для многих регионов и стран Европы вплоть до XVIII в. включительно. На востоке христианской цивилизации – в Византии и позднее в России – подобные явления проявились значительно позже и сказались намного меньше. Церковные предстоятели[19] считались автономными руководителями христианского народа в турецкой Османской империи, полностью завоевавшей Византию к XV в. В Московском царстве XVII в. власть духовенства отчасти выходила на первый план в краткие периоды патриаршества Филарета и Никона, и это, в общем, не считалось нормой ни для государства, ни для церкви.

Наконец, христианское понимание человека как образа и подобия Бога подразумевало потенциал свободы и даже творчества как неотъемлемых свойств человеческой личности. Вероятно, этот внутренний культурный код христианской антропологии – учения о человеке – сказался в полной мере в эпоху Возрождения (XIV–XVI вв.) и позже, когда, в рамках еще христианской культуры, акцент стал делаться именно на этих характеристиках, все больше отводя на задний план глубинные приоритеты веры Христовой – молитвенное богообщение, духовное смирение и любовь. Но учение о соотношении человеческой свободы и божественного предопределения сложилось еще в ранние Средние века: Бог предопределил человеку быть свободным в выборе благодати, равно как и в греховном падении – таково в краткой форме учение об этом вопросе Блаженного Августина, латинского отца церкви, епископа V в.

Что же касается веротерпимости, то для христианства первых веков и всего Средневековья оно не характерно. Ересь, т. е. существенное искажение веры, мыслится как тяжкий грех. В этом смысле, к сравнению, ислам, допускавший мирное присутствие «людей Писания» – иудеев и христиан, хотя и признаваемых при этом носителями неполного откровения, в сравнении с верой мусульман, выглядит в ту эпоху более веротерпимым.

В I–II вв. христианство начало распространяться, причем не только в странах Средиземноморья (ареал влияния Римской империи – античного мира), но и в северо-западной Африке (в Эфиопии), на Кавказе и в Средней Азии (в Персии), в центральной и восточной Европе и даже в Индии. Учитывая значение своеобразия культур разных стран и регионов – не просто разных традиций и обычаев, а разных смысловых типов, типов ментальности, можно понять, сколь непросто и по-разному прививалась новая вера в тех или иных историко-культурных условиях, в условиях разных цивилизаций.