Курс молодого бойца

— И чё, Сухой от двух глотков в аут ушёл? — недоверчиво спросил Рылеев.

Фома кивнул:

— Я тебе говорю — термоядерная… Песни орал. Я его еле до санчасти доволок!

— Да-а, история… — протянул сержант. — Ну-ка плесни мне пару капель на пробу.

Рядовой Евсеев посмотрел на часы.

— Может, подождём? До двенадцати пятнадцать минут осталось.

— Не бзди. Потом тоже выпьем, — успокоил его Рылеев.

Фомин взял кружку и налил из канистры.

Рылеев строго покачал головой:

— Да ты не жмись! Юбиляру наливаешь. — Он придержал канистру рукой, доливая до половины кружки.

Прохоров со знанием дела положил на стол кусок хлеба с маслом.

— Уснёшь.

Сержант с чувством выдохнул:

— Ну, за сенокос!

Глоток получился на славу. Содержимое провалилось внутрь Рылеева одним махом. Внезапно его глаза вылезли из орбит, лицо покраснело. Он потянулся к закуске… И в этот момент дверь каптёрки открылась. В помещение с озабоченными лицами ворвались старшина роты и капитан Зубов. Все вскочили, замирая по стойке «смирно».

Только Рылеев остался сидеть, застыв как монумент, — с кружкой в руке и куском хлеба.

Ротный мельком оглядел компанию и спросил:

— А чего это у нас сержанты не спят?

Шматко нырнул в шкаф. Оттуда донёсся его приглушённый голос:

— Так они после наряда… Чай пьют.

Рылеев, продолжая сидеть с выпученными глазами, через силу кивнул. Зубов отвлёкся, заглядывая в шкаф поверх склоненной спины прапорщика.

— Бляха-муха! Где этот галстук? Мне с утра в роддом ехать, дочку забирать!

Шматко буркнул:

— Щас найдём…

Когда содержимое шкафа и стола оказалось перерыто до дна, прапорщик недоумённо пожал плечами: галстук так и не нашёлся.

Ротный махнул рукой.

— Ладно, хрен с ним! Поеду в свитере.

Они направились к дверям и вышли. Рылеев шумно выдохнул:

— Запи-ить…

Евсеев схватился за графин:

— Сейчас воды принесу…

Дверь снова распахнулась, и Зубов с прапорщиком вернулись.

— Товарищ капитан, у меня охренительный свитер! — громко сказал Шматко.

Все опять замерли. Старшина полез в шкаф. Через две минуты он вынырнул и виновато пробормотал:

— Блин, утром же видел…

— Ладно, хрен с ним. Поеду как есть, — философски изрёк Зубов.

Начальство вышло. Рылеев громко вдохнул.

— Ты не стой, закуси! — посоветовал Прохоров.

Сержант поднёс хлеб ко рту… В каптёрку опять влетели ротный и Шматко. Прапорщик на ходу пытался в чём-то убедить Зубова:

— Да говорю, она пустая!.

— Давай посмотрим, — возражал тот.

Старшина роты выудил из-под стола канистру и торжественно поболтал ею перед носом ротного:

— Ну во… — начал он и смолк, потому что внутри что-то плеснуло — явно и громко. — Странно. Вроде была пустая! — недоумённо закончил Шматко.

Зубов перехватил канистру и оценил тяжесть:

— Зашибись! Как раз до роддома и обратно. Семьдесят шестой?

— У нас другого не бывает, — растерянно подтвердил прапорщик.

Капитан открутил пробку и принюхался. Результат ему не понравился. Он поморщился:

— Блин! Мне после рождения дочки везде водка мерещится!

У Фомы подогнулись колени. Он чуть присел, предчувствуя разоблачение. Но ротный закрутил пробку и подтолкнул Шматко к выходу.

— Пошли, зальём. Потом отдам.

Он направился к двери, бросив уставившимся на него сержантам:

— Вы занимайтесь, занимайтесь…

Рылеев наконец поставил кружку на стол, поднёс хлеб ко рту… И молча осел на пол.

Евсеев проводил его взглядом и озадаченно сказал:

— Э, Рыло, не смешно!

Но сержант не шевелился. Он лежал без движения, не подавая признаков жизни. Фома подскочил к павшему телу и попытался перевернуть его на спину. На всю каптёрку разразился устрашающий военный храп. Прохоров сел на табурет и изумлённо протянул:

— Евпатий коловратий!.

Дальнейший сценарий грандиозного празднества оказался несколько скомкан, хотя «духи», как положено, и дождались появления «горячо любимого сержанта». Они даже успели процитировать первую строчку бессмертной оды писаря Звягина:

— От Карпат до Пиренеев лучше всех сержант Рылеев!.

Но в распахнувшуюся дверь сначала вошли Евсеев и Фомин. А уже потом на их плечах в расположение въехало бессознательно храпящее тело именинника. Следом показался сержант Прохоров и грозно рыкнул:

— Отставить! Не видите, сержант Рылеев умаялся… За целый день с вами, с уродами!. Так что — отбой в мотострелковых войсках!.

«Духи» попадали в койки, потрясённые душераздирающим зрелищем. Рылеева бережно уложили на кровать. В казарме появился запыхавшийся дневальный и доложил:

— Он всю канистру… в бензобак залил…

Фома сдвинул кепку на затылок:

— Трындец! Ну что, вот и весь праздник…

Евсеев посмотрел на безмятежно спящего Рылеева и подвёл итог юбилею:

— Да, Рыло… Ты хотел, чтоб мы этот день запомнили… И мы его запомним!.

Как и следовало ожидать, наутро многострадальный «уазик» наотрез отказался участвовать во встрече капитанской дочки из роддома. Зубов долго пытался его уговорить. Он матерился, пинал его по шинам и хлопал капотом. «Уазик» играл с ним в крейсер «Аврору», намереваясь встать у казармы на вечную стоянку. В итоге ротный рванул по территории части и скрылся за углом.

В курилке за его отбытием проследили задумчиво. Рядовой Евсеев сделал глубокую затяжку и произнёс:

— Да, Рыло, ты вчера да-ал!.