Квадратное время

Тело повиновалось с трудом, но мне все же удалось с первой попытки дотянуться до стакана, сползшего на самый край столика. Холодный вчерашний чай пошел как нектар, тиски вокруг горла ощутимо ослабли, зато со стопора сорвалась головная боль.

– Вроде и выпили с Бабелем совсем немного, – тихо посетовал я на судьбу, стараясь не разбудить Якова. – На закуску грех жаловаться, не иначе отвык организм от социалистического пойла.

Хотя тихий голос здравого смысла подсказывал: дело в количестве…

Накинув пиджак – оказывается, я завалился спать не раздеваясь, сразу после обеда, – выполз в коридор в поисках спасения.

Не напрасно – заспанный проводник оказался на своем боевом посту и охотно вытряс из гнутого жестяного цилиндрика с надписью Melubrin{128} подозрительную бурую таблетку обезболивающего. В ответ же на благодарность – немедленно предложил стакан чая. Видимо, алгоритм работы не предусматривал иного способа получения чаевых.

– Кстати, почему стоим? – поинтересовался я, выкатывая из кармана полновесную двадцатикопеечную серебрушку.

– Опять паровоз забурился, – охотно успокоил меня вагоноблюститель. – Не извольте-с волноваться.

– И надолго он… э-э-э… это самое?

– Часа на три-с… – Рука проводника дернулась в район лба перекреститься, но он вовремя спохватился и, глубокомысленно подергав нос, с подкупающей откровенностью продолжил: – Если Борька – машинист он у ремонтников на дистанции – бельма свои поганые опять не зальет.

– Часто он так? – участливо уточнил я.

– Не могу знать-с, – неожиданно резко отрапортовал собеседник, устыдившись или испугавшись сказанного.

И то верно – количество аварий на железной дороге легко отнести к государственной тайне, а разглашение поощрить «пятерочкой».

Продолжать расспросы я не стал. Спешки нет, никто не ждет нас с Яковом на перроне столичного вокзала. Совсем наоборот, я давно ловил себя на мысли, что откровенно побаиваюсь этого страшного, насквозь коммунистического города, а особенно – предстоящей миссии, и не прочь хоть на целую неделю остаться в старорежимном комфорте вагона СВПС. Пусть даже он просто стоит где-то в поле между Киевом и Москвой.

В сон не тянуло, что в общем-то и неудивительно после десяти часов в постели. Поэтому я свернул в сторону тамбура и скоро, спрыгнув на насыпь, любовался вмятыми костылями, сорванными подкладками под рельсы, а также – глубокими бороздами в шпалах и балластном песке.

– Нам-то нешто переживать, – пояснил с высоты подножки вышедший проводить меня проводник. – Бригада на паровозе дюже классная… Да вагон железный{129}, крепкий. Вот давеча слыхал: на спуске к Семи пригородный не затянулся{130} вовремя и с пути соскочил, такое знатное телескопирование{131} вышло!

– Погиб кто-нибудь? – полюбопытствовал я не по нужде, а скорее по не до конца выветрившейся привычке двадцать первого века.

Но собеседник уже исчез, похоже в очередной раз коря себя за болтливость.

Я же направился к локомотиву, опасливо поглядывая на состав, каким-то чудом оставшийся стоять на покореженном пути. Несколько вагонов расцепились, но лишь следующий за тендером – скинуло, перекосило и покоробило, немного не перевернуло.

Рядом с ним лежали и сидели несколько человек да суетились помощники-попутчики, которыми властно командовала пожилая женщина-врач. К счастью, все живы – отделались переломами, ушибами и вывихами.

Скоро мне стала понятна и этимология слова «забурился»: все повреждения полотна тянулись к сошедшей с рельсов передней оси паровоза. Там же кипела основная работа: смачный мат и стук кувалд.

Железнодорожники, снующие туда-сюда с ломами, лопатами, винтовыми домкратами и прочей малой механизацией, зло зыркали на немногочисленных зевак из числа пассажиров, однако глазеть не мешали.

Простояв с четверть часа, ничего интересного в их работе я не обнаружил, только озяб и поплелся назад, пытаясь понять, чего мой организм желает более – поспать, почитать или поесть.

Двинулся состав часа через четыре, когда первые лучи восходящего солнца показались из-за далекой щетки леса.

Отложив в сторону смартфон с очередным учебником, я с интересом смотрел в окно на путейцев, которые ловко продолжали устранять последствия аварии чуть не прямо под колесами ползущего как черепаха вагона.

В купе кто-то тихо поскребся.

Не ожидая подвоха, я приоткрыл дверь – и не успел опомниться, как в узкую щель просочилась высокая, но нескладная девочка лет пятнадцати. Ее симпатичную, но против местных традиций непокрытую головку сильно портила короткая стрижка, вернее, ежик едва начавших отрастать волос – визитная карточка завшивленной страны. Однако лучше уж так, чем видеть желтоватые чешуйки гнид, сыплющиеся на плечи из-под шапки или платка.

– Привет, – обратился я к ней, по старой привычке напялив на лицо старательную детскую улыбку. – Как тебя зовут? От родителей прячешься?

Она молча кивнула, быстро опустила глаза в пол, разгладила руками несуществующие складки на подоле потрепанного, но очень приличного по местным меркам платья, а затем прошептала: