Квадратное время

Впервые его арестовали в двадцать втором году и, продержав в скотских условиях полгода, выпустили «за недоказанностью вины». Второй раз посадили в двадцать четвертом, думали, с концами, но спасло заступничество президента Польши. Отцу Александры вернули свободу, дали должность заведующего библиотекой, а позже избрали членом-корреспондентом АН СССР.

Увы, сомнительное семейное благополучие длилось недолго: в двадцать восьмом последовало новое обвинение – на сей раз в шпионаже в пользу Ватикана, Германии и Польши, после которого ссылка на Соловки воспринималась скорее как спасение от гарантированного расстрела.

Но беды семьи на этом только начинались…

Мать, Амата Фадеевна, оказалась дочерью еще более знаменитого в Европе профессора классической филологии Зелинского. Вот только от скорого ареста данное обстоятельство ее не защитило{135}, а следом, всего через неделю, в Шпалерку увезли брата отца Александры.

Из последней числящейся за семьей комнаты шестнадцатилетнюю Александру выкинули без каких-либо судов и постановлений, натурально на улицу, поставив перед невеселым выбором: сдохнуть от голода, пойти на панель или в постель к первому попавшемуся комиссару. Только удача и чудо помогли ей пробраться в сытое украинское село Тулиголово{136}, к давно позабытой тетке, преподающей немецкий язык в местной трудовой школе{137}.

«Сплошная коллективизация» накатила через год.

Начиналось все достаточно безобидно, даже весело – в середине февраля в село прибыл десант из дюжины столичных комсомольцев. Первым делом они сунулись в полусгоревший дом успевшего удрать за границу помещика, но лишь убедились в полной непригодности строения для жилья. Неудивительно – за десяток лет советской власти половину кирпича из стен сельчане успели растащить «на печки» и забрали бы все, да уж больно прочной оказалась старая кладка.

Кое-как переночевав по избам сердобольных жителей, молодые ребята устроили митинг прямо у церкви, по результатам которого поп со служками был с позором изгнан в неизвестном направлении, а сооружение культа, лишившись креста и колокола, превратилось в комсомольский клуб, по совместительству – общежитие.

Хорошо подвешенный, легкий на обещания язык, обилие агитационных листовок и посулы тракторов с семенами «из самой Москвы» привлекли к записи в колхоз многих. Но скоро дело встало – вникнув в суть предложенной оферты, крепкие мужики пошли в категорический отказ.

И началась война…

Уговоры сменились на угрозы, для придания веса которым сплотившийся вокруг комсомольцев актив «пустил кровь», то есть раскулачил сразу обоих мельников. Можно сказать, последним повезло: к ним отнеслись по-свойски, то есть позволили хоть и за бесценок, но распродать домашнюю утварь, а еще забрать в ссылку не только одежду и деньги, но и все, что влезло в сани.

Увы, оставшегося добра оказалось слишком мало для колхоза, но слишком много для исполнителей. У них появилось сполна продуктов, вещей, самогона, а главное, пришло волшебное чувство безнаказанности.

Процесс расчеловечения – иное слово тут подобрать сложно – понесся как лавина с горы, тонкий налет совести и сострадания испарялся из душ как роса с травы солнечным утром. Вчера добрые соседи – сегодня адская банда разбойников и насильников.

Согласованные с линией партии лозунги остались только на плакатах, в реальности царило простое правило: «Пей и ешь – все наше!»

Днем – по ветру летели пух и перья из раздираемых подушек и перин. Ревела скотина и бабы, лаяли собаки, драли глотку пьяные активисты. По ночам полыхали пожары и гремели выстрелы.

В огне пропали обе мельницы – бывшие кулацкие, а ныне колхозные подворья сгорели одно за другим. Сожгли дотла и школу, украшенную еще с зимы свежим кумачовым знаменем. Штукатурка церкви покрылась пулевыми оспинами.

Тетка Александры до последнего надеялась, что ее-то точно не тронут, ведь смешно раскулачивать учительницу.

Увы, перед тривиальным разбоем логика спасовала. Ближе к весне родители ее учеников дошли до нужной кондиции и, не скрываясь, вынесли из беззащитной избы все подряд, вплоть до кривой кочерги.

Из комсомольцев один погиб от пьяной пули в перестрелке со своими же товарищами, второго насадила на вилы жена шорника. Троих арестовали за грабеж – у кого-то из раскулаченных нашелся свояк в ГПУ. Еще парочка любителей клубнички пошла по этапу за изнасилование. Вероятно, и тут не обошлось без родственного участия, а может, кстати пришлась статья про «головокружение от успехов». Еще один сошел с ума от пережитых душевных страданий, но вернее – с перепоя. Остальные тихо исчезли вместе с последними колхозными деньгами.

Тут у притихшего сельского актива кончилась горилка, и до некоторых наконец дошла вся глубина перспективы: скота нет почти, лошадей нет совсем, трактора остались обещанием, зерна пока хватает, начинающее подтаивать мясо не успевают съедать, однако в плуг придется запрягать собственных детей и жен… Да и с образованием как-то неловко получилось…