Квантовая теория недопоцелуев

Когда он целует меня, я запускаю пальцы в его чудесные спутанные волосы и наслаждаюсь этим. Мне нравится, что мой мозг прекращает работать, когда я целую Лео. Это даже похоже на йогу.

Мы уходим из комнаты, заслышав голоса в коридоре, но, прежде чем выйти в фойе, Лео прислоняется спиной к стене и тянет меня к себе на последний поцелуй. Внезапно откуда-то сверху падает паук и несется по стене в ужасной близости от моей руки, перескакивая на предплечье Лео, и я отпрыгиваю назад. У меня начинается гипервентиляция и дрожь одновременно.

Меня трясет от иррационального ужаса. Я совсем забыла о своей стратегии успокоения, когда из ниоткуда выпрыгнула эта восьминогая тварь. Кошмарная, с выпуклым тельцем и толстыми лапками. А если бы паук заполз мне на руку? На предплечье? Меня скручивает жуткой судорогой.

Лео поворачивается ко мне, смущенный и встревоженный. Я начинаю пятиться до самых окон, не сводя глаз с паука, дышу часто и прерывисто. Мне нужно прикрыть рот ладонью, чтобы вдыхать углекислый газ, но я не могу заставить себя пошевелиться, только отхожу от твари как можно дальше.

Наконец, начиная понимать, что происходит, Лео переводит взгляд с меня на паука, смахивает его на пол рукой и наступает на него. И только когда он поднимает ногу и я вижу раздавленное тельце, с меня спадает оцепенение. Я могу вдохнуть через нос, задержать дыхание на три удара сердца и выдохнуть. Повторить. Еще через минуту я встречаю взгляд Лео. Кажется, он в ужасе.

Вместо того чтобы потянуться ко мне, он показывает на фойе: там пусто, ведь началось следующее представление. Разве что один работник сидит за билетной кассой, но ему до нас дела нет. Я киваю и иду за Лео к скамейке у двери, сажусь и начинаю упражнения по обману мозга. Конфетку в рот, чтобы не пересыхал, ладони под ноги, чтобы согреть, медленное и размеренное дыхание. «Отставить, нервная система. Все хорошо».

Я сижу на одном конце скамьи, а Лео на другом, лицом ко мне. Может, это мое воображение разыгралось, но мне кажется, что он старается меня не трогать. Мне очень хочется сказать, что сумасшествие не заразно, но для юмора еще слишком рано.

– Не хочешь рассказать, что произошло? – спрашивает он.

Я подозреваю, что «не очень» не будет приемлемым ответом.

– У меня проблемы с тревожностью. Пауки – один из триггеров.

– Проблемы… – осторожно произносит Лео.

– Если коротко – это социальное тревожное расстройство, но я много лет работаю с психотерапевтами, так что в целом все под контролем. Но есть дополнительные фобии, от которых гораздо сложнее избавиться.

– Ты ходишь к психиатру?

На лице Лео промелькнуло неприязненное выражение, прежде чем он успел его прогнать. Я не могу точно назвать эмоцию, но знаю, с чем она связана: с инстинктивным ужасом, который вызывают душевные болезни, и перечислением политкорректных тезисов. «Это болезнь, как диабет. Я бы не винил ее, если бы ей был нужен инсулин». Вот поэтому я никому не рассказываю.

– К психологу, но да. По вторникам во второй половине дня.

Лео кивает.

– Что еще, кроме пауков?

Я рассказываю ему про главные. Он снова кивает.

Я очень стараюсь не сорваться. Конечно, я не ожидала, что будет легко, но я не готова к настолько бурной реакции.

Он проводит руками по волосам и тихо произносит:

– Вот почему ты не выступала на «Фронтире» в том году.

Несмотря на мои усилия, слезы подступают к глазам и текут по моим щекам.

– О, Эви, – говорит Лео.

Он притягивает меня к себе, обнимает одной рукой за плечи. И мы сидим так довольно долго.

Не отпуская мои плечи, Лео мягко говорит мне на ухо:

– Я говорил, что у моей мамы были проблемы, но так и не сказал какие. Пока я рос, мама говорила с голосами у себя в голове, прятала меня в шкафу от чудовищ – и даже переехала, чтобы тот, кто ее якобы преследовал, нас не нашел.

– Должно быть, это было ужасно.

– Да уж, – отвечает Лео. – А когда ты… отреагировала вот так на паука, это пробудило воспоминания, к которым я не был готов. Но дело совсем не в тебе. Это хоть как-то логично?

– Наверное.

Я не знаю, хорошо это или плохо, что у Лео был такой непосредственный опыт в плане душевных болезней. Но меня слегка беспокоит, что из-за своих воспоминаний о матери он будет считать мои проблемы хуже, чем они есть. Мне и от мамы этого хватает.

Лео берет меня за руку и заставляет выпрямиться.

– Нам пора идти.

Мы возвращаемся в Ньютон через кампус. Лео задает вопрос за вопросом о моих фобиях. Я не знаю, то ли ему правда так интересно, то ли он пытается показать, что не боится.

Исчерпав тему, он добавляет:

– Я рассказал тебе о своей маме, но ты никогда не говоришь о своих родителях.

– Мой отец – математик, а мать – психолог, которая изучает не вполне нормальных математиков.

– То есть ты типа их идеальный ребенок.

Я фыркаю.

– Нет, это Калеб.

– Почему?

– Вслух они это никогда не скажут, но им бы хотелось, чтобы их ребенок был уравновешенным кодером-спортсменом-экстравертом. Хотя точно не знаю, почему они считают, что это возможно, учитывая их генофонд.

– Но они же наверняка тобой гордятся.