Квантовая теория недопоцелуев

– Возможно. Но оба считают, что математика мне угрожает. Из-за своей работы мама видит во всем, что я делаю – и даже в хорошем, – признаки будущей душевной болезни. И, возможно, сейчас я скажу ужасные слова, но мне кажется, что отец мне завидует. У него плохо с воображением.

– Ой, – говорит Лео.

– Да. Но мне неловко жаловаться. Это пустяк по сравнению с тем, что пережил ты.

– Нет смысла устраивать Олимпийские игры по нес час тью.

Когда мы возвращаемся в Ньютон, Лео подводит меня к скамейке в саду со статуями и усаживает к себе на колени. Я начинаю дрожать.

– Мне так жаль. Такое ощущение, что я сегодня провалил первый экзамен как твой парень, – говорит он.

– Это был не экзамен, – отвечаю я. – Скорее внеплановая контрольная.

– И все равно я бы хотел загладить свою вину. На этих выходных мне очень нужно погрузиться в подготовку к «Фронтиру», но, буду я готов или нет, я освобожусь к пяти вечера в воскресенье. Может, встретимся за ужином и чашкой горячего шоколада? Устроим фотосессию?

– Я бы с радостью.

– Хорошо. И я буду пресмыкаться еще больше.

– Это значит, что ты снова хочешь извиниться, или это кодовое слово для чего-то еще?

– Всего понемногу? – предполагает он, быстро целуя меня в губы.

Я ложусь спать, чувствуя себя лучше, чем ожидала час назад. Но не могу полностью изгнать из памяти взгляд, которым Лео смотрел на меня, когда я ему обо всем рассказала.

КАЛЕБ

В субботу утром я просыпаюсь с болью в желудке. Спустя несколько минут я вспоминаю, что это не из-за фастфуда на ночь, а из-за моей стычки с Блейком. Вместо того чтобы позавтракать в столовой, я иду за маффином и кофе.

После еды я заставляю себя подумать о том, почему прячусь в кофейне. Если бы Блейк просто был козлом, я бы это пережил, но я толкнул его еще и потому, что он слишком близко подошел к правде: это сложно, и я ненавижу делить Эви хоть с кем-то. И не могу отмахнуться от мысли, что она так и не влюбилась в меня, потому что я не мог угадать, что ей нужно, а Лео как-то смог.

Я хочу избавиться от всех этих сложных чувств и вернуться к тому, как все было раньше.

Это подает мне идею, я беру телефон и пишу Эви: «День веселья Эви и Калеба. 10:00. Захвати проездной на автобус».

Это риск, но, когда я проходил мимо комнаты Лео сегодня утром, мне показалось, что он засел там, работая над проектом для «Фронтира». Его знак «не беспокоить» был не таким причудливо-гиковским, как принято в Ньютоне – вроде «Если кто спросит, где я, скажите, что я уехал из страны», – а подчеркнуто прямолинеен: «Побеспокоишь – и я тебя прикончу». Так что, видимо, у них с Эви нет планов.

Это подтвердилось через две минуты, когда Эви прислала мне в ответ красный воздушный шарик.

Создателем Дня веселья Эви и Калеба был мой папа, и это была награда за мою первую серьезную драку. Я дрался всего два раза, и оба – защищая Эви.

Мы с Эви были в одной группе в детском саду и потом вместе учились в первом классе. В садике она не разговаривала ни с кем, кроме меня, – даже с воспитателем. Я знаю, это неправильно, но мне по-прежнему это льстит. К концу первого класса она стала отвечать на вопросы учителей и тихо разговаривала с парой девочек, так что взрослые (я виню мать Эви, но это точно так же могли быть и учителя) решили нас разделить, чтобы она не была так зависима от меня.

Она никогда не жаловалась, и я не знал, насколько все плохо, пока однажды не залез в ее рюкзак в поисках чего-то – сейчас уже не вспомню чего – и не увидел, что в него насыпали сухой завтрак «Хлопья какао». Будучи семилетним ребенком, я не понял, что это значит, но почувствовал, что это неправильно и плохо. Эви отказалась объяснять.

На следующий день я узнал, что после второй панической атаки за год Джон Смагорински начал называть ее «хлопнутой кукухой по “Хлопьям какао”». В итоге это сократили до «Какао», и так ее начали называть все в классе, даже учитель, который был идиотом и решил, что это очаровательное прозвище.

На перемене я выразил Джону Смагорински свое неудовольствие хорошим тумаком, додав эмоциями то, чего не хватало по форме. Эви перестали дразнить, и в какой-то момент меня отстранили от занятий, а папа (при помощи ямочек на щеках и обаяния, которые я от него унаследовал) убедил маму Эви тоже забрать ее из школы. Так и появился День веселья. Мы сходили в зоопарк, и папа купил нам воздушные шарики.

Когда я встречаю Эви в фойе, она одета в зимнюю куртку и, кажется, готова ко всему.

– Это просто прекрасная идея, – говорит она, и в этом нет ни малейшей неловкости. Я чувствую облегчение. У нас все в порядке. Я смогу справиться с присутствием Лео, если мы останемся собой.

У нас еще ни разу не было Дня веселья в Ньютоне, хотя летом мы иногда его устраиваем. (Вспоминаем ярмарку и искушение на колесе обозрения, но этот день таким быть точно не должен.)