Квантовая теория недопоцелуев

– Знал, – говорит он очень тихо. – Ты злишься? Он тебе нужен? – В его голосе слышится уязвимость.

Я нахожу его руку и сплетаю наши пальцы.

– Нет. Наверное, надо побыстрее ему написать. Он будет волноваться.

Но я не двигаюсь с места, и Калеб тоже. Быть с ним – легко до нелепости. Его почти невозможно разочаровать или разозлить, и он постоянно считывает состояние всех вокруг, проверяя, все ли в порядке. Вот интересно, он вообще от этого устает?

– Ты знаешь, что она не права, – говорит Калеб после паузы.

– В каком плане?

– Что ты якобы не справишься. Что математика того не стоит. Что травма от фиаско тебя сломает. Может, и насчет твоего отца тоже. Не знаю.

– Он иногда завидует. Его работа – в приращениях. Он находит способы поступать эффективнее. Иногда красивее. Но то, что мы с тобой сделали вместе… Это куда интереснее, чем все, что он когда-либо сделает.

– А с ней-то что такое? Это болезнь, как в «Волшебнике Страны Оз»?

Я тупо смотрю на Калеба.

– Ну, ты же знаешь, – он приподнимает уголки губ. – Книжка про Жевунов.

Я усмехаюсь:

– Ты пытаешься меня рассмешить.

Он широко распахивает глаза.

– Понятия не имею, о чем ты говоришь. Я пытаюсь вести серьезную беседу о приличествующем диагнозе для твоей матери.

– Это тебе не синдром Мюнхгаузена. Она не хочет, чтобы я болела. Ей страшно. И если честно, не зря.

Мама наблюдала все, что я переживала, и никогда не сможет увидеть меня здоровой. Что заставляет меня задуматься о Лео. Он явно не в восторге от новых чернушных подробностей о срывах своей девушки.

– Как ты это делаешь? – спрашиваю я Калеба.

– Что?

– Ведешь себя со мной как с нормальной. Вы с Бекс оба, но она никогда не видела меня в полном раздрае.

Он опирается о перила и кладет подбородок на руки.

– Вряд ли я вижу тебя как нормальную, Эви, – говорит он, смотря на кампус.

Это больно, как от настоящего удара, – куда больнее, чем все мамины слова внизу. Вера Калеба в меня – это моя основа.

– Ты – это грозы, и сверхновые звезды, и четырехлистный клевер, и джекпот. Нормальность – это шаг назад.

Все эмоции, которые я сдерживала, выливаются наружу, и я начинаю всхлипывать. Не рыдать, просто икать и хватать ртом воздух. Калеб обнимает меня, я прижимаюсь к нему, но не могу успокоиться – и я позволяю себе плакать, пока слезы не кончаются. И даже тогда я долгое время стою в молчании. Он не двигается с места, ничего не требует, не ждет объяснений.

Его куртка промокла насквозь.

– Хорошо, что ты одет для непогоды.

Только тогда он касается ладонями моего лица и заставляет посмотреть на него.

– Все хорошо?

Я смотрю ему в глаза и говорю самые правдивые слова на свете:

– Если и да, то это благодаря тебе.

Поизучав немного мое лицо, Калеб целует меня в лоб и вытаскивает из кармана старую бумажную салфетку, а я вытираю ею лицо.

– Ну, какой у нас план? – спрашивает он.

Я недолго об этом размышляю.

– Я думаю, тебе и твоим родителям надо бы пойти куда-нибудь и съесть десерт. Они четыре часа провели в машине, чтобы тебя увидеть, а ты даже сказать ничего не успел. Я заставлю папу подписать документы на «Фронтир», а потом вернусь в Ньютон.

По пути вниз я пишу Лео, что собираюсь поговорить с родителями и приду позже. Он присылает мне сердечко. Я точно не знаю, что это значит, но это хотя бы не смирительная рубашка.

Родители Калеба сидят на скамейке у входа в ресторан.

– Вы уж извините, что все так, – говорю я.

– Не волнуйся, – отвечает папа Калеба. – В прошлый День благодарения я вытаскивал вилку для нарезания из чужого глаза. Так что это еще пустяки.

– Они еще за столом, – говорит его мама.

Я целую каждого из них в щеку.

– Увидимся через пару недель.

– Если вы меня любите, то найдете место, где подают пироги, – говорит им Калеб, когда я захожу в ресторан.

Мама и папа сидят вместе на одном конце стола, перед ними лежит моя сумочка. Я сажусь.

– Прости, что я все это высказала при Лео, – говорит мама. – Кажется, он славный мальчик.

– Она и правда славный мальчик, – соглашаюсь я. – Настолько славный, что, наверное, закроет глаза на мою историю сумасшествия.

Мама морщится от этого слова, но сейчас я не собираюсь выбирать выражения.

Я поворачиваюсь к папе.

– Вот бланк, который нужно подписать для «Фронтира». Ты подпишешь?

– Эви! – восклицает мама. Я не виню ее за удивление. Я не знаю, делала ли вообще хоть что-нибудь без разрешения. – Твой отец говорит, что первый этап конференции – это беседа наедине. И что на сцене окажутся только пятеро выступающих. Если ты считаешь, что готова, я это переживу. Если ты не окажешься перед большой группой людей.

– Если мы войдем в пятерку, я буду выступать.

– А Калеб не может? – спрашивает мама.

Это меня смешит.

– Нет, не может. По крайней мере, не один.

– Но тогда тебе придется возобновить прием лекарств. Это единственный вариант.

Она тонет в смешении любви, страха и воспоминаний об ужасных историях, которые читает по работе. Мне это знакомо, но я так больше не живу.

– Нет. Они мне больше не нужны.

– Может, тебе нужно сменить дозу или выбрать другие таблетки?

– Мама. Нет. Я справлюсь. Ты должна мне доверять.