Квантовая теория недопоцелуев

Это так сложно говорить, ведь я сама не доверяю себе на сто процентов. Я думаю, не рассказать ли ей о предложении Аниты, но подозреваю, что это скорее испугает ее, чем успокоит. А я не хочу спровоцировать монолог о множестве художников и математиков, отказавшихся от лекарств во имя творчества и обрекших себя на ужасную с уд ьбу.

– Эви, но тревожность и депрессия…

Я перебиваю ее:

– У меня нет депрессии. И никогда не было.

Я так устала, что она вечно раздувает проблему.

– Тревожность и депрессия перекликаются.

– Я тебе не статистика. Я – твоя настоящая, живая дочь. И я справляюсь со своим состоянием, не притворяясь, что все в порядке, и не заказывая гороскопы. Со мной работает психолог. И это приносит плоды. Было бы неплохо, если бы ты порадовалась этому, а не раскисала.

– Конечно, я рада, что тебе лучше. Дело не в этом.

– Дыхание помогает. Равно как и отсутствие дразнилок.

Вот что Анита помогла мне увидеть. Поездка на «Фронтир» в том году стриггерила давно похороненный страх, что знакомство с другими детьми снова приведет к обзывательствам или чему похуже. Я снова и снова напоминаю себе, что все это осталось позади.

Мама терпеть не может об этом слушать. Ведь если бы проблема была только в моем мозгу, значит, она сделала все, что могла. Но если частично проблема была связана со школой, она должны была забрать меня оттуда раньше.

Я достаю из сумочки документы на «Фронтир» и двигаю по столу к папе. Он подписывает, не глядя на маму.

– Эвелин, – говорит он, – если бы я мог совершать такие прорывы, как ты, я бы считал тревожность справедливой ценой.

– Лиам! – прикрикивает на него мама.

– Я не знаю, связано ли это, – отвечаю я ему. – Но если да – то ты прав. Это того стоит.

Возможно, это самый честный наш с папой разговор, что кажется мне маленькой победой.

Мы еще какое-то время сидим за столом, а потом идем через весь кампус в Ньютон. По дороге ведем разговор на менее острые темы, пытаясь нормально пообщаться до их отъезда. Я так подозреваю, что мама замышляет какой-то план. Но я ничего не смогу сделать, пока не пойму какой.

Мы вместе ждем на тротуаре перед зданием Ньютона родителей Калеба. Им нужно возвращаться, ведь у Моники утром операция. Столько часов в дороге за день – это нелепо, и я знаю, что все четверо пошли на это, потому что любят нас.

Калеб касается ладонью моей спины, пока мы смотрим, как они уезжают.

– Тебе достался пирог? – спрашиваю я.

Он покачивает пакетом в левой руке.

– Везде было закрыто, так что нам пришлось идти в магазин, но что хорошо – я забрал остатки. Не хочешь поискать кого-нибудь в Ньютоне? Пирога много.

Я знаю, что он про Лео, но по правде говоря – не хочу. Я сейчас не готова видеть кого-то еще. Калеб не заставляет меня это говорить.

– Учебный класс? – спрашивает он.

Я киваю, и мы тайком проползаем через черный ход, заглядывая за углы и слушая звуки шагов. Я чувствую себя нелепо, но просто не хочу ни с кем разговаривать. Когда мы доходим до класса, Калеб достает остатки трех пирогов – с тыквой, яблоками и вишней – и пригоршню пластиковых вилок. Есть тыквенный пирог без взбитых сливок бессмысленно, и я придвигаю к себе вишневый.

Отправив первый кусок в рот, я жалобно смотрю на Калеба.

– Что? – спрашивает он.

– Мне бы чаю сейчас.

– Ладно. Пять минут. Но если за мной ворвется толпа, это ты виновата.

Пока его нет, мне очень хочется достать телефон и проверить, в сети ли Мило. Но я уверена, что нет: он сказал, что весь день проведет с семьей. Я чувствую себя виноватой даже от мысли об этом. Одно дело – желание быть с Калебом, который знает меня с детства, но совсем другое – предпочесть моему парню человека, которого я никогда не видела. Но мне очень хочется. Может, я не гожусь для свиданий.

Калеб осторожно открывает дверь, неся в руках две кружки. И ставит чай передо мной.

– Ты избежал преследования?

– Рекреация пуста. Даже жутковато.

Мы едим в молчании, Калеб пробует все три пирога по очереди, и это отвратительно. Я опускаю вилку.

– Ну и как у вас с Лео дела? – спрашивает он в тишине.

– Почему ты спрашиваешь?

– Эвс. Ты прячешься тут со мной и съела полпирога.

Я вздыхаю. Можно свалить вину на маму, но кажется, я хочу поговорить о Лео. Калеб понимает в таких вещах куда больше, чем я или Бекс.

– Не знаю, Калеб. Он умный и милый. Он мне очень нравится, и…

Мой голос затихает, и я чувствую, как у меня горят щеки. Я могу рассказать Калебу почти обо всем, но не о своих чувствах в тот момент, когда Лео меня целует.

– Мысль я понял. А в чем проблема?

Я закусываю губу, пытаясь решить, хочу ли сказать это вслух. Калебу.

– Эви? – настаивает он. – Я умираю от нетерпения. Что?

– Возможно, у меня есть чувства к кому-то другому, – быстро говорю я, как будто от этого станет лучше. – Может быть.

Он ухмыляется.

– Ты явно наверстываешь упущенное. Не скажешь мне, кто это?

Я мотаю головой.

– Я его знаю?

Я снова мотаю головой.

– Как ты познакомилась с кем-то не из Ньютона?

Я поднимаю глаза к потолку, удивляясь, что ответ не очевиден.

– Ты же видел чаты на сайте «Фронтира»? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Ну…

Усмехнувшись, Калеб уточняет:

– И он тебе нравится?