Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография

В свое время, анализируя литературную полемику 1750–1760‐х годов, В. П. Степанов использовал в качестве одного из примеров «Совершенное воспитание детей», утверждая, что книга «в русском переводе С. С. Волчкова <…> утратила <…> специфический оттенок аристократической исключительности и, как можно предполагать, воспринималась русским читателем в качестве руководства о воспитании дворянина <…> вообще»[1097]. Нельзя не согласиться, что трактат действительно имел большой успех и что в переводе он превратился в общее руководство по воспитанию. Тем более существенно понимать, что это продукт своеобразного культурного «генерирования», а не авторское произведение в обычном понимании. К «Фортуне людей благородных и дворян» (1658) Кальера — книге, написанной в момент последнего крупного конфликта между французской аристократией и постепенно укрепляющейся централизованной государственной системой, — была добавлена выжимка, очищенная от исторических и стилистических маркеров (то есть приведенная к классицистической норме) из «Придворного человека» (1684) Амело (которая сама по себе уже не была равна «Карманному оракулу» (1647) Грасиана), и эта странная апология социального оппортунизма и личного стоицизма была объявлена образчиком «совершенного воспитания», разработанного аббатом де Бельгардом. Не приходится сомневаться — и перевод Сергея Волчкова это подтверждает, — что в середине XVIII столетия «Совершенное воспитание» читалось как единое произведение, чему могла способствовать очевидная архаичность обеих частей, скрадывавшая разницу между ними.

Характер исходного материала отчасти объясняет и популярность этого текста в России, и его быструю сословную «деградацию». С одной стороны, героическая борьба с Фортуной, для которой все средства хороши, находила больше понимания у русской аудитории конца 1740‐х годов, чем моральные дилеммы подлинного аббата де Бельгарда. С другой, к 1770‐м годам безусловно увеличился разрыв между франкоязычными читателями, способными напрямую следить за изменениями культурных конвенций, и теми, кто нуждался в посредничестве переводчика (что, собственно, и фиксировал Новиков). Однако это не означает, что такое посредничество только увеличивало отставание одних от других. Как мы видим на примере Волчкова, перевод неизбежно модернизировал оригинальный текст, пропуская его через призму современных представлений и придавая ему вернакулярную специфику. В этом плане переход от Грасиана и Кальера к компиляции 1710 года, а затем к русскому «Совершенному воспитанию детей» позволяет увидеть, как формировался тот общий запас референций, который объединял тех, кто мог читать испанского иезуита в оригинале или во французском переводе, с теми, чей культурный горизонт ограничивался русскими переложениями трудов псевдо-Бельгарда.

В «Истории переводов на французский язык в XVII–XVIII вв.» (2014) есть отдельная главка о переводах-«невидимках», которые полностью растворяются в принимающей их культуре. В основном речь идет о научных и прагматических текстах, которые отнюдь не всегда анонимны и, более того, не обязательно маскируют свой переводной статус. Тем не менее они воспринимаются и даже изучаются как оригинальные произведения. Классический пример — «Энциклопедия» Дидро и Д’ Аламбера, отчасти скопированная с аналогичного труда Чемберса[1098]. Несмотря на то, что связь между этими сочинениями хорошо известна, она находится как бы вне читательского и исследовательского фокуса, а потому «не видна».

Этот оптический эффект можно наблюдать и в случае русских переводов XVIII столетия, в особенности относящихся к различным областям пропедевтики. Переложенные на русский язык нормативные труды французских, английских и немецких наставников как бы лишаются своей национальной и исторической идентичности, полностью вписываясь в российский контекст. Тем самым они реализуют свою функцию «общих мест» — не только потому, что их советы архаичны и многократно повторяются в разных сочинениях, но и в силу того, что они намечают подвижные контуры европейской общности. В этом смысле популярность у русскоязычного читателя второй половины XVIII века испано-франко-голландского «Совершенного воспитания» представляет меньшую загадку, чем устойчивость тех культурных механизмов, благодаря которым мы два с половиной столетия спустя продолжаем закрывать глаза на «стороннюю» для нас часть его истории.

Мария Петрова П. А. ЛЕВАШЕВ И ЕГО ПЕРЕВОД ТРАКТАТА ФРАНСУА ДЕ КАЛЬЕРА «КАКИМ ОБРАЗОМ ДОГОВАРИВАТЬСЯ С ГОСУДАРЯМИ» [1099]