Лагерь

— Но меня она аж дважды пощадила. Почему?

— Могу спросить хоть завтра.

Настя отчаянно завертела головой и попросила испуганно:

— Перетерпи до цикла. Иначе подселишь плохую идею — она передумает и пристукнет меня.

— Малина сейчас на расслабоне, проскрипит до цикла без жертвоприношений. Я прикидываюсь ее ручным рабом, так она и не парится. Вся такая разлюбезная…

— Вы что, снова виделись?

Леша прикусил язык. Вот болван — протрепался.

— Мне надо поддерживать легенду, — неловко оправдался он. — А то втемяшит, что я опять ее брошу и порубит на котлеты.

— Иногда ты ужасно разочаровываешь, — сердито сказала Настя и ушла в душ. Леша вслушался в плеск воды и шуршание полотенца. Он почувствовал, что выдержка подводит. На ходу скинул майку и кеды. Совершенно нагло, без предупреждающего стука ввинтился в ванную.

— Я вообще-то… — пролепетала Настя, прикрывая голое тело халатом, — …занята немножко.

— Я вспомнил важную информацию, — соврал парень.

Несколько плавных уловок вроде отбирания халата, смущенных уверток и стеснительных поцелуев. Леша вывел Настю в непроницаемую темноту, ногой захлопнув дверь ванной. Накаты желания вели бесконтрольно. Леша избавлялся от стягивающего ремня и брюк. Мешающих подушек, разбросанных по кровати. Его сердце зашлось жарким, оглушающим боем и забилось в одобряющем такте на Настиной груди.

…Настя заснула к часу, под боком, разморенная и раскрасневшаяся. У Леши плохо ладилось со сном. Сначала он смотрел на Настю, вспоминая бессонную бодрящую полночь, а насмотревшись ворочался на подушке, перекладывая с теплой стороны на холодную. Холод отрезвлял и подстегивал, убеждал, что он поступил правильно и давно должен был отбросить сомнения. Поверить в то, что заслуживает счастья с другой девушкой. Он готов был поклясться перед всем миром, что любит Настю и не путает любовь с жалостью, благодарностью и мимолетной симпатией. Однако спятившая совесть грызла так, будто он предал себя самого, влюбившись в кого-то кроме Олеси. Как будто выбрал лучший вариант исключения и заварил эту кашу от одиночества. Он виновато оборачивался на Настю, целовал ее в волосы, и отворачивался поспорить с совестью.

Олеся была бы не против, ей нравилась Настя…

А ты упустил Олесю, трусливая бестолочь.

Но она сама отдалялась и жгла каленым железом.

Еще бы! Это ж надо было так облажаться и унизить! Скажи спасибо, что Олеся выше злопамятства, сволочь ты эдакая!

Он вспомнил ничем не примечательный сентябрьский день, рискующий окончиться ничем не примечательным сентябрьским вечером.

Он открыл дверь по первому звонку. Олеся стояла на пороге в шортах и домашней футболке с мышонком из Рататуя. Он подарил ей эту майку. На деньги от раздачи листовок ужасно невкусной пиццерии. Олеся сбросила сандалии и босыми пятками прошлепала в темную занавешенную комнату. Столкнулись нос к носу. Она не отпрянула, как делала всегда, а он не раз посягал на взаимность. И хоть в квартире было пусто, шепотом проговорила: «Звонила Жанна. Она недоумевает, где ты по вечерам и подозревает, что влюбился в другую».

«Она права».

Олеся молчала. И он неподвижно ждал подробностей.

«Ты рассказала ей?»

«Было бы что».

Леша живо сообразил: что-то должно случиться сию минуту и случилось бы. Но Олеся заговорила: «Чем дольше скрываешься — тем сложнее открыться».

Он не думал о высоком смысле, он думал, вот бы она подняла голову и у него получилось претворить это «что-то» без многословий. Наконец, Олеся взглянула в глаза. «Жанна просила проследить за тобой. Я отказала. Она возмутилась: не хочешь быть заодно — затравлю перед всей школой. Что делать, Алеша?»