– Ну, я точно не знаю, – пожимает он плечами. – Скажем, хочу стать участником Олимпийских игр, как Конни. Легкая атлетика. Но я понимаю, что это трудновыполнимо, а также, что это не может стать делом всей жизни. Но, может, я смогу работать тренером после того или стать инструктором по фитнесу? Знаю, это звучит не слишком впечатляюще, но мне нравится вселять в людей уверенность в себе.
Я киваю. Для него это идеальный вариант.
– Это как ты подбадривал меня, когда мы преодолевали полосу препятствий?
– Ага, – улыбается он. – Мне нравится делать это. Я словно помогаю людям… превзойти самих себя. Заставляю их думать, что они на многое способны. И мне нравится физическая активность. Нравится тренировать, обучать… Думаю, это мое.
– Ну а теперь, – говорю я, – раз ты ответил на некоторые мои вопросы, то, может, мы еще немного предадимся физической активности? – И наклоняюсь к нему.
Он улыбается той своей улыбкой, при которой кончик его языка оказывается у него между двумя передними зубами.
– Ты же сам говорил, что мы должны делать больше и того, и другого.
– О’кей. – Он обнимает меня за талию, а его палец залезает мне под рубашку. – По поцелую за каждый вопрос.
– Мы установим справедливый обменный курс, – заверяю его я и приникаю к нему.
Четырнадцать
Мы опаздываем на занятие по квир-истории, которое Джоан проводит в актовом зале. Не на несколько минут, а на целых десять, и она уже знакомит собравшихся с программой подготовки презентаций. Но я, по крайней мере, чувствую, что моя связь с Хадсоном стала немного крепче. Да, мы с ним опять целовались и задавали друг другу всякие вопросы, но штанов не снимали (хотя это не относится к рубашкам) и разговаривали. Его маму зовут Лоис, она брокер недвижимости, а имя его папы Сэм, и он прораб. Родители мамы приехали из Кореи еще в детском возрасте и встретились и поженились здесь; прародители его папы бежали от погромов в Украине. У него есть собака по кличке Руфус. Его любимое телевизионное шоу, если только не показывают «игру» (я не стал спрашивать, о каком виде спорта он говорит, так что, наверное, речь шла обо всех сразу), это
А еще следовало бы следить за временем. Когда мы проскальзываем в зал и садимся в заднем ряду, Джоан вздыхает.
– Как я уже говорила… – Она кликает мышкой, и на экране за ее спиной, единственном светлом пятне в темном лекционном зале домика, появляются люди в костюмах и платьях 1950-х или, может, 1960-х годов. На черно-белой фотографии все одеты хорошо, носят очки от солнца и поднимают большие листы с текстом вроде ГОМОСЕКСУАЛЫ – ТОЖЕ ГРАЖДАНЕ АМЕРИКИ или ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА СОЗДАЕТ РИСКИ ДЛЯ БЕЗОПАСНОСТИ.
– Эта фотография сделана во время первой протестной демонстрации перед Белым домом в 1965 году. В газетах о ней не писали. Никто не обратил на нее внимания. Но до Стоунуолла уже существовали организации, боровшиеся за права квиров. Та, что организовала этот протест, называлась «Общество Маттачине». Она была основана в начале пятидесятых, и потому не позволяйте никому говорить, что мы слишком долго не пытались добиться равных прав или что наша деятельность – нечто новенькое. – Джоан снова щелкает мышкой, и PowerPoint показывает нам еще больше лиц, и Джоан рассказывает об истории разных групп. В мое первое лето здесь мне казалось, что уроки истории немного выпадают из жизни летнего лагеря, но со временем я полюбил их. Правда, мне бы хотелось, чтобы их вел Марк, а не Джоан, тогда они были бы более утонченными, но Джоан любит это дело и находит интересные способы подачи материала – как, например, сегодняшняя лекция. «Общество Маттачине» (в нем поначалу были только мужчины) и «Дочери Билитис», его сестринская организация – это две, как они называли себя, гомофильные организации, пытавшиеся выступать за права квиров посредством «глотков», – члены этих организаций приходили в бары и просили дать им выпить и при этом говорили барменам, что они – квиры, а в те времена это означало, что они не имеют права посещать бары. Потом, ведя себя очень вежливо, выпивали заказанное и уходили.