Лагерь

Так что я много чем занимался. Но я никогда не любил Малую лигу так, как люблю легкую атлетику. Когда ты играешь в бейсбол, то играешь в команде и должен полагаться на других людей, чтобы послать мяч…

Повисает долгая пауза, и я слышу, как он сглатывает.

– Им не нравится, когда в команде играет мальчик-квир?

Он пожимает плечами:

– Наверное. То есть они никогда не называли меня гомиком или как-то еще, но… часто употребляли это слово.

Я качаю головой:

– Это слово мне не нравится.

– Ага. – Он снова поднимает лицо вверх, и я не вижу его выражения. – Мне тоже. – Голос у него странный, холодноватый. Но потом он смотрит на меня, и на его лице появляется очаровательная улыбка. – У тебя были проблемы, когда ты совершил каминг-аут?

Я тоже пожимаю плечами:

– Ну да, были какие-то. В основном меня просто игнорировали.

– Ты уже говорил мне это, а я так и не могу себе этого представить. – Он оглядывает меня с ног до головы.

Я краснею:

– Ну, в школе я веду себя тихо. То есть я открылся некоторым людям, и я не вру, когда меня спрашивают об этом, но… все всем и так понятно. Хотя мало что изменилось. Никто не перестал пользоваться словом «гей» как ругательством, ну и всякое такое. Однажды кто-то написал гомик на моем шкафчике. Мои родители пришли в ярость и стали метать громы и молнии в кабинете директора. Они выяснили, кто это сделал, и его временно отстранили от занятий. С тех пор меня, в общем-то, оставили в покое. Грязные взгляды, смех… до тех пор, пока я ни на кого не смотрю и хожу, опустив голову, но…

– Вау! Это здорово, что твои родители такие… хорошие.

– А твои родители не такие?

– Ну, однажды был случай с бассейном. Другие парни, многие из них играли в бейсбольной команде, отказались заходить в воду одновременно со мной, говорили, что подцепят мое гейство, не хотели, чтобы я смотрел на них или прикасался к ним под водой, такая вот ахинея. Тогда я еще не сделал каминг-аута. Но кто-то поймал меня за тем, что я рассматривал фотографии сексуальных парней в Инстаграме, и тут многие стали подозревать, что я гей, но никто со мной ни о чем не говорил. До того самого урока плавания. Тут уж всем все стало известно наверняка. Думаю, я мог бы отрицать это, но я ничего не отрицал. Я сказал им, что в таком случае буду плавать один и заражу всю воду своим гейством, потому что должен готовиться к соревнованиям в конце семестра. Таким оказался мой каминг-аут в школе. Похожим на твой. Да, и я выиграл те соревнования.

– А твоим родителям было все равно? Им ты открылся?

– Да. Но они лишь спросили, чем я привлек внимание тех парней, и сказали, чтобы я не щеголял своей ориентацией.

– Они осудили тебя. – Я словно смотрю на тени за его спиной, которые вполне могут быть его родителями.

– Да нет, не осудили, – быстро возражает Хадсон. – Они не плохие люди, просто… – вздыхает он, – родители есть родители. Им хочется защищать меня.

– Само собой.

– Вот почему я предпочитаю бегать один. Бросаю вызов самому себе. Так мне лучше. Никакие гомофобы не станут опускать тебя, если ты бежишь один. А они не выигрывают столько игр, сколько выиграли бы, будь я в бейсбольной команде.

– Так им и надо.

– Ага. Ну что, ты будешь ставить мне подачу? – Он разворачивается и выпячивает зад. – Так нужно встать?

Я захожу ему за спину, беру его руку и немного оттягиваю назад. Наши тела пылают. Мне так приятно прикосновение его тела. Он так хорошо пахнет.

Он прижимается ко мне задом. Я беру его за бедра и притягиваю ближе к себе. Он делает резкий вдох и слегка стонет.

– Это не слишком подходящее место для того, чтобы держать ракетку, – говорит он, и я, смеясь, отступаю от него. Что мы делаем? Тренируем подачу. А не обмен взглядами или что-то в этом роде. Потому что мы masc.

Вообще-то подаю я хорошо. Это похоже на танец: руки у тебя над головой, а потом ты опускаешь их, но кисть при этом оказывается под определенным углом, будто ты хочешь помахать публике.

– Здесь главную роль играет кисть. – Я беру его кисть в свою руку и, делая это, кладу голову ему на плечо и понижаю голос. – Нужно поднять ее выше, чтобы угол не был таким острым. – Он все крепче прижимается ко мне.

– О’кей. – Мы оба на мгновение замираем, но потом я все же делаю шаг назад.

– А теперь попробуй.

Он подает, и на этот раз мяч летит через сетку.

– Я сделал это! – восклицает он. Берет с земли еще один мяч и снова подает, и мяч опять оказывается по другую сторону сетки. – Вау! Малыш. Так… действительно получается гораздо лучше. – Он улыбается мне: – А я-то думал, ты затеял все это ради того, чтобы облапать меня.

– А разве я не могу сделать это не на уроке тенниса?

Он, по-прежнему улыбаясь, делает шаг ко мне.

– Ты можешь делать все и где хочешь, – глухо говорит он, прежде чем поцеловать меня. Потом крепко обнимает, наши языки находят друг друга. Он легонько покусывает мои губы, что для меня внове, но я получаю от этого удивительное наслаждение. Перевожу дыхание и перехожу от его губ к уху.

– Хочешь пойти на лодочную станцию? – шепотом спрашивает он.

– Конечно.

* * *