– Об одной
Эмми сразу же повернула к ним свое остроклювое узкое лицо, и для нее рассказ пришлось повторить с самого начала.
– И что было потом? – спросила Милли, слизывая с кончиков пальцев шоколадный крем.
– Ну, – начала Люси, лениво куснув пирожное, – потом стало совсем ужасно. В смысле, она носила одну и ту же
Эти слова были встречены изумленными возгласами: «Не может быть!» – и тогда она поправилась:
– Ну, может, два. И они уже решили потребовать: либо пусть примет ванну, либо пускай съезжает. А вы бы не потребовали? И вот она как-то вернулась, сняла с себя эту одежду и всю сожгла, потом приняла ванну, помылась, и с тех пор стала совершенно нормальной. Вот так просто.
– Хм, да она чокнутая, – разочарованно протянула Эмми.
Она ожидала услышать, что та девушка перенесла тяжелую болезнь или даже операцию.
– И конечно, они
– Но ведь сама она была
– Может, с ней произошло то, через что мы все проходим, – философски заметила Милли. – Может, она просто была незрелая, и, оказавшись вдали от дома, одна, она…
– А я думаю, она была
Она выковыривала изюминки из рождественского кекса, чтобы потом их съесть.
Мэриен привлекло слово «незрелая», и она стала размышлять над ним, мысленно поворачивая его разными гранями, как найденный на берегу необычный камешек. Это слово ассоциировалось у нее с недозрелым зернышком кукурузы и вообще с овощами или фруктами. Ты сначала зеленая, а потом созреваешь, становишься зрелой. Зрелую фигуру отличает особое облачение. Другими словами, слой жира.
Она осмотрелась по сторонам, оглядев присутствующих женщин с открывающимися и закрывающимися ртами, которые говорили или жевали. Эти женщины, сидя группками на рождественском корпоративе, утратили внешний лоск официальности, в обычное время отделявший их от анонимной армии домохозяек, чье сознание они пытались изучать. Они и сами могли быть в домашних халатах и бигуди. Но так уж случилось, что они были облачены в одеяние зрелых фигур. Все они были зрелыми, а кое-кто из них и переспелыми, а кто-то уже начал скукоживаться. Они казались ей бутонами на высоких стеблях, прикрепленных к незримым ветвям, в разной степени расцвета и увядания. И в этом смысле сидящая рядом с ней худенькая стройная Люси пребывала еще в ранней стадии развития – как зеленая почка или цветок, формирующийся под золотистой чашечкой волос…
Она осматривала окружающие ее женские тела с любопытством, критически, так, будто никогда их до этого не видела. Отчасти так оно и было, они всегда находились у нее перед глазами в офисе, как телефонные аппараты, стулья и пишущие машинки: предметы, которые она воспринимала как очертания и поверхности – не более. Но теперь она обратила внимание на жировой валик, образованный на спине у миссис Гандридж краем корсета, на окорокоподобную ляжку под платьем и жировые складки вокруг шеи, и на ее мясистые щеки, и сетку варикозных вен на пухлой икре, и еще она заметила, как трясутся ее желеобразные брыли, когда она жует, и что ее толстый свитер сидит на ее покатых плечах, точно вязаная грелка на заварном чайнике; под стать ей были и другие фигуры с похожей архитектурой, но с иными пропорциями и степенью рыхлости холмистых причесок и волнообразными контурами грудей, талий и бедер, чья подвижность и гибкость была укрощена – внутри скелетом, а снаружи панцирем одежды и косметики. Какие же необычные существа! И как нескончаемо у них перетекает то, что находится снаружи, внутрь и обратно, как они вбирают в себя предметы и исторгают их из себя, шевеля челюстями, будь то слова или картофельные чипсы, отрыжка, жир, волосы, младенцы, молоко, экскременты, печенье, рвота, кофе, томатный сок, кровь, чай, пот, алкоголь, слезы и мусор…