Лариса

А вот друзей-то всех как корова языком слизала. Уж какие были не разлей-то вода, дак ооой! Теть Ларис, Сережка ж мой лучший друг! Чуть не ночевали ведь. А с утра – всё. Ни одного я их больше не видела, ни одного козла! Никогда! Да и насрать, жалко только Сашку одного, я уж его как своего полюбить успела. Самый и красивый он был. Блондин! И такой… это… мясистый.

А Валя на следующий день с чемоданом пришла. Они уж года полтора с ней гуляли. Я, теть Ларис, у вас жить буду, Сережку ждать. И все пять лет ждала.

Генка проснулся утром, ночью ничего не слышал – как они крепко спят-то, нам бы щас так!

- Где Сережа?

- Нет Сережи. Долго теперь не будет, сынок.

А я-то знала же. Компания у него дурная была, наварзали, машину угнали пьяные, в ларек залезли. Дурачье. А ему пригрозили, дак он всю вину на себя и взял. Мол, он главарь. А он там самый младший и был, только 18 исполнилось зимой. Ну и вот, всем по году да по два, ему пять. Потом уж, лет через 10 спрашивала. Да чего уж, говорит, теперь-то. Уже не починишь. Жизнь только поиграть взял – и сломал. Поздно всё. Поздно. Никто не виноват.

ГОЛОС. Никто? Ну, он-то не виноват, а ты-то виновата?

ЛАРИСА.( как будто и не слышала вопроса) Ой! А вот платье-то это! Которое на обыске-то! Вот же оно лежит!

Платишко, симпатичное, и расцветка приличная, но не как партком, мы его купили в универмаге в 76 году. На выход хорошо - новый год, юбилей мастера цеха нашего, 1 сентября с гладиолусами. Через пару лет оно уже "в город" - по магазинам, с ребенком на карусели. Потом "во двор-то и хорошо". Потом домашнее, когда если приходят. Домашнее, когда одна. Под фартук на кухне. Потом лежит месяца четыре, потому что еще жалко на валявку полы им мыть, еще же не такое уж страшное-то, может, на дачу пойдет. Ну, и все-таки на валявку. А там уж и перед дверью ноги вытирать, там-то долго лежит, простирнула - и нормально осенью-то, все равно грязищу с улицы несут. И вот как просохнет, так и маки эти видны, и листочки. А потом уж ничего, серое да и всё. А так хорошо сидело оно, в июле тогда. Все оборачивались! Как быстро летит-то, господи. Как быстро.

ГОЛОС. Так ты-то виновата? Ты так и не ответила.

ЛАРИСА. А если и виновата, дак давно расплатилась. Вот слушай, тебе 2 года 11 месяцев было.

ГОЛОС. Мне?

ЛАРИСА. Тебе, сынок. ( вдруг задумалась) Да не тебе, Генке. Отвела тебя в садик, Генку в смысле, пошла на работу. Часов в пять звонят – сыну вашему плохо, мы все делаем, но все равно приходите. Я как сумасшедшая побежала, там чего – километра три. Через мост, ну, через пути на вокзале, перелетела, прибегаю. Медсестра говорит: Лариса, Геночка на животик жаловался, стал капризничать, я решила погреть, скорую вызвала, но что-то не едут. Я к тебе – а ты уж чуть не зеленый и дышишь еле-еле. Где скорая, ору?

Схватила на руки тебя, всех растолкала, побежала навстречу скорой, там же одна дорога-то. Не знаю, я думала, часа три бежала, бегу и реву как дура. Тут машина, врачи положили, повезли в больницу.

Врач в приемном на меня смотрит и начинает кричать – женщина, вы охренели??? У Вас ребенок умирает, вы где были? Ну, я ему рассказала там все, пока в операционную везли. Он вдруг остановился, ну, как прибили его: ЧТО??? Грели???? Как эту тварь зовут?

Ну, в общем, операцию сделали. Врач этот вышел и говорит потом: Знаете, а вы его спасли, что навстречу побежали. Еще бы минут двадцать – и все. Господи, как я рыдала там, все медсестры сбежались – успокаивали.

- А медсестру из ясель ты потом видела?

- Какое видела? Это же Людка, она в нашем же дворе жила, в нормальных отношениях были до этого. А потом каждый раз, как меня видит – сразу сворачивает. Но прощения не попросила. Да уж и чего там! Её уж, наверно, и нет давно. А ты-то живой!

ГОЛОС. Да, я всегда живой.

ЛАРИСА. Это Ленин всегда живой, а остальные-то обычно помирают. Вот дед-то помер, дак мать… На похоронах его не так чтобы она убивалась-то, нееет. Какая-то стала …. Деловая. Как-то всё делом занята. Все говорила «Гешенька, Гешенька, что ж ты такое время-то помирать выбрал, землю-то мерзлую тяжело копать, лучше бы ведь летом-то, а?» и все в таком духе. А потом уж отпустило – дак как выкачали ее. Ничего не хотела. На работу ходила, еду готовила – а как во сне.

Как смысл потеряла. Любила-то ведь его…. Я такого и не видела. Все и знала, что изменял, и с кем – знала. А пьяный напьется – дак она его на себе домой тащит. Все прощала. Все. После второго инсульта на руках почти его носила, он уж сам не мог почти. А он умер – дак и ей зачем?

А умерла, Сережка прибежал – у меня ноги подкосились, еле подхватили. Мама, говорю, мама, мама, мама. Не знаю, как собралась, оделась. А зима ведь. И вот прибежали туда на работу, в общаге вахтершей она работала, на смене и умерла, сказали – стояла да в секунду и упала, и всё. Скорая уж все зафиксировала, уехала, она на диванчике лежит, кругом люди ходят – кто с детьми, кто еду готовит, у них-то жизнь же, не есть им теперь что ли.