Лариса

Стали звонить – нету машин у них. А что делать? А ждите. Нету у нас машин. Я уж и ору, и реву – все. И ничего не сделать! Два уж часа, три прошло. Она лежит, машин нету. Мы уж звоним, они просто посылают, потом милицией угрожать стали.

Ну, мальчишки поймали машину, уговорили водителя. Москвич, помню, зеленый, бензином пах. В одеяло завернули, на заднее сиденье положили и увезли.

Вот тебе, Антонина Ильинична. Заработала. Заслужила. На, распишись.

Рыдать-то уж я потом начала, не сразу. А там уж и в клинику неврозов и все такое. Все как-то остановилось, не знаю.

Мне ж почти пятьдесят было-то, я и не привыкла, что никто не руководит, оценки не ставит. Посуду вот забыла помыть, думаю: ой, с утра мать придет, получу ведь! Валявка да неряха, Лариска!

А не придет никто. Некому валявкой-то уже.

ГОЛОС. Она что ненавидела тебя, что ли? Или что?

ЛАРИСА. Нееет. Любила. Ну, как не любила-то она меня? Неет, любила, конечно. Но вот такая любовь у нее была. Все отпустить не хотела, все надо было руководить. Чуть что не по ее – дак я и проститутка и черт знает кто. И все не так делаю, и не так живу, и зря меня вырастила и всё в таком духе.

Но это от любви ведь она, как лучше ведь хотела. Лучше меня всё знала-то.

ГОЛОС. Слушай, у тебя все постоянно как лучше хотели. Чего ты всех оправдываешь-то? И зла не держу, и простила. А может это не твои слова-то? Может, тебе просто их вложили, потому что сами хотели это сказать? Кто-то.

ЛАРИСА. Нет! Мои! Это мои слова, мои! Это я сама давно хотела это все сказать. Это мои слова, и жизнь моя, всё моё.

ГОЛОС. Да врешь ты.

ЛАРИСА. Неет! Я не вру. Не вру я! (почти плачет) Я и раньше никогда не врала. Ну, почти. Ну, там… совсем уж, только если…. (пауза) Может, надо было, тогда не так бы все и сложилось. А я не умела. И мне-то врали – и то не замечала. Столько врали! Потом уж только подумаешь: господи, да чего ж я дура-то такая была, верила. А в следующий раз – все равно.

Вот и старший такой же вырос. Все ведь сам себе поломал.

Вечером, зимой, уж спать собрались, я уж и свет хотела выключать. А мы на первом этаже-то тогда жили. Вдруг форточка открывается снаружи — Мааам! Это я!

Сережка! Я, говорит, соскучился, дак домой пришел. Сбежал! А ему на химии-то меньше года оставалось. Как я орала-то на него. Ведь добавят же к сроку, что же ты наделал, сыночек, господииии. А он в дверь уже заходит. Счастлииивыыый! Голова в снегу, ресницы в снегу, хохочет, а слезы текут. Я еще подумала - какой красивый-то он у меня вырос, глаз не оторвать, девки-то ведь за ним толпами ходили.

Ну, я реву, Валя обняла его - ревет, Генка ревет. Соседи прибежали — ревут.

Да почему ж ты у меня дурак-то такой вырос, Сереженька, я ведь тебя не так воспитывала, ну и все в таком духе. Ну, поплакали, а утром его забрали и полтора года еще добавили за побег.

Потом вышел, я и спрашиваю — чего, говорю, ты побежал-то? Ведь оставалось-то там, господи.

А соскучился, говорит, сил не было никаких. Ночь думал, думал, не стерпел. Да ну его, думаю, хочу домой и все. Пусть там как уж будет, а хочу домой или щас помру тут.

Дак потерпел бы немножко-то!

Не, мам, не мог. Не жалею, что побежал. Может, так-то и не дождался бы.

(молчит)

Ой, да чего я все про грустное. Подумаешь, что я всё страдала да страдала.

ГОЛОС. Я так не думаю.

ЛАРИСА. Да ты уж не знаю, думаешь вообще или нет. Как вот это все можно было так устроить-то?

ГОЛОС. Как?

ЛАРИСА. Да по-дурацки. Не поймешь иногда, чего и как и зачем. Кто эту ерунду всю придумал-то?

Вот у нас пожар был – и лифт сломался. И все, никто ничего не ремонтирует. Уж мы везде ходили, жалобы писали – ничего. Начальница в Жилкомсервисе дак уже не стеснялась вообще. Мы придем, она нас в жопу просто посылала. Вы в плане на двадцать там какой-то год поставлены, вот и ждите. Сидит довольная, счастливая, а у нас семь этажей – мамаши с колясками, инвалиды, блокадница баба Лиза, под нами прямо жила на шестом – и все враскорячку на верхотуру лезут пешком. Гадина такая, в общем, что убить мало.

Ну и вот. А была передача по телевизору, где Валентина Ивановна на вопросы отвечала. Мол, чувствует нужды народа и все такое. А Генкины знакомые на этой передаче работали. Они ему и говорят: в следующий вторник Сама в Дом радио, там все жалобы записывали, случайно заедет в пять часов, как бы мимо проезжала и решила встретиться с народом.

Мы, значит, соседями все собрались – надо идти. Я, Наташа с четвертого с двумя детьми, сказали, чтоб без коляски, так жалостливей, Баба Лиза блокадница, чтоб лучшее на одевала, а поплоше что есть, я с белой палочкой и Тимур сосед, по-русски с трудом, но такой солидный, типа ветерана.

Пришли, а там нароооду…. А девочки нам помогали – протолкнули куда надо. Тимур увидел губернаторшу-то и как заорет: Валэнтына Ивановна, тут слэпая жэнщина! И меня вперед все толкают.

Она подошла, приобняла: ой, что у вас?