Лариса

И я уж ей выдала все. Не посрамила! Нарисовала картину-то. Чувствую, она уж на слезе, горло прям перехватило. Бабки вокруг орут – безобразие! Как можно так над людьми издеваться! Когда это кончится в конце концов! Все поддержали. И все плачут. В общем, хорошо я выступила, дала уж им всем просраться!

Валентина-то Ивановна дослушала – да что же это, говорит, такое! Что же это творится-то у нас! Ветераны и блокадники пешком на восьмой этаж ходят! (это уж я приврала про этаж-то, у нас семь всего) Матери с детьми! Это ведь уму непостижимо! Немедленно запишите всё, чтоб всё было сделано, я проверю! И прямо слезы в голосе-то, так пробрало ее.

Ну и всё, через три дня машина приехала, привезла новый мотор для лифта, двери новые, и всё нашлось, и всё заработало.

В общем, не зря я в хоре-то когда-то пела, не забыла, как это делается. Только раньше на выступления надо было самое красивое одевать, а сейчас – что похуже. А то ничего не дадут.

ГОЛОС. Вот видишь, не так все плохо. Правда, не так, как в молодости-то, при Советской власти, нет?

ЛАРИСА. Ой, я слышала про это - мол, как ведь хорошо жилось-то при Советском Союзе, как мы жили! Жили-то хорошо, только жрать нечего было. В Вологде ж ничего не было у нас, за всем в Москву да в Ленинград ездили. За колбасой, это называлось. А как за колбасой - за всем. Выйдешь на Ярославском-то вокзале, надо сначала камеру хранения занять, а то потом не будет свободных. Вот и бегом туда, поезд-то длинный, много желающих. А потом через дорогу, там универмаг "Московский" был, а в подвале продовольственный. Сама в одну очередь, Генку в другую. Потом еще раз встанешь, да снова возьмешь - и в камеру хранения. Я эту Москву-то только по магазинам и знала, когда по музеям-то ходить да по экскурсиям? Вечером же поезд обратно, "длинный зеленый, пахнет колбасой". На Комсомольском проспекте в магазине, прямо вот помню его, одна продавщица другой кричит - Наташа, сегодня колбаса хорошая, вологодская, тебе оставить? Ах ты, думаю, гады-то вы, стоят клуши накрашенные в прическах! Мы ее там и не видим, сюда ездим, а нам еще и хамят: понаехали, все сметают, москвичам ничего не остается. А мы-то не люди, что ли? А, нет, в Мавзолей вот сходила. Он рано открывался, дак можно было потом и по магазинам успеть, спасибо дедушке Ленину, отцу родному. А нет, это Брежнев был отец родной. А то рассказывают - в холодильниках всё было. Конечно, было, когда я на себе это все таскала да на ребенке. Было у них, хоть не врали бы уж.

ГОЛОС. Ну, не ты одна, это все же так.

ЛАРИСА. А знаешь, какая я была? Ооой! Ты сейчас-то не смотри. Я ведь красивая была! Все заглядывались ведь мужики-то! И я не то чтобы там чего, нет….. но я знала, конечно, чего уж врать-то. Прямо приятно было, как они смотрят. Это потом уж жизнь замучила.

Знаешь, что я всегда в Москве делала? Вот сколько раз в Москве была, столько раз была на Маяковской станции, в метро. Там переход, значит, и панно такое, из мозаики все. Красный фон и работники с работницами, мол, веселые герои труда. И одна стоит - ….. вот на нее я ходила смотреть каждый раз. Стоит, вперед смотрит. В косынке, в одежде рабочей. Счастливая, видать, хорошо у нее все. А как нехорошо-то в советской стране может быть? У всех же хорошо! И смотрит куда-то стоит, довольная, красивая, молодая, а лицо-то мое! Как первый раз увидала — сумку уронила. Лицо мое, и улыбка моя, и руку держит — ну, я прямо! Мне все и говорили — Лариска, это ж твой портрет в метро в Москве! Признавайся, какой гонорар-то заплатили! Или сама заплатила, художнику-то? И хохочут.

Господи, да если бы! Какое там, я только посмотреть ведь и могла. Всю жизнь только вот посмотреть. На других-то. Как она с моим лицом счастливая стоит.

Так и тянуло ведь туда каждый раз. Хоть со стороны. Хоть на мозайке.

Ой, раз уж про эту колбасу-то проклятую.

Помнишь, у нас два продовольственных магазина было, 49-й и Шестерка?

ГОЛОС. Помню, конечно.

ЛАРИСА. Конечно, ты же со мной всегда стоял. Как куда что завезут – весь район бегом и в очередь.

А это перед первым мая было, узнали, что завтра в шестерку колбасу рублевую завезут, помнишь, такая с виду страшная, но вкусная, типа Краковской? И вот мы с соседками с вечера очередь заняли, номерки там на ладонях писали ручкой, всю ночь отмечались. На следующий день забрала тебя из садика – и к магазину, привезли как раз около шести. А там человек триста, пускают внутрь по десять. А торгует одна продавщица на весь магазин – долго, все уже на взводе. Магазин был до девяти, в пол-девятого еще человек 150 на улице, а они нам : все, не успеете, закроемся скоро. Перед нами стояла воспитательница твоя с сыном на руках – Вова Сухоцкий , помнишь? Он как заревит: тетеньки, продайте нам колбасыыыы! И вся очередь давай возмущаться, кричать, а они уж и двери закрывают.

И тут кто-то начал Интернационал петь. И все сразу заподпевали. Через 5 минут приехала милиция - Что тут такое, говорят? А мы давай «Мы жертвою пали», все же еще со вчера занимали, кто уйдет?!