Лариса

ЛАРИСА.(повторяет за ним) Мама… (встает) Господи, мамой назвал! А то все мама Лариса да мама Лариса. Да бабушка. А дети должны просто мамой называть. Вы-то нам всю жизнь дети, хоть вам сколько.

Вон сын Тропинихи больной был. И ей уж за шестьдесят было, а ему за сорок, а все сынок, сынок. Все за ним ходила – где скандал, она Пашеньку защищать бежит, больного своего. Ну не больной он был, а этот… чокнутый. Да даже и не чокнутый, это он прикидывался, а просто на учете он состоял. В психдинспансере. С виду-то и нормальный, вроде, а как не в себе какой-то. Паша Леший его все звали. Особенно никто не боялся, но так и не дружил с ним никто. Кому нужен-то такой – со справкой? Но не любили-то его не за это, а что он спекулянт был, шапками меховыми на базаре торговал. Откуда шапки, черт его знает. Говорили, что браконьерские, или откуда материал воровали да потом шили. Все его на базаре сколько раз видели, возле мясников всё терся. За это и не любили, его и отчества никто не знал – Паша Леший да и всё. Он и не протестовал, наоборот, ты что! Он как чего – «вы мне ничего не сделаете, у меня справка!». И так королем по двору и ходил, а противный дак оой, волосы дыбом седые, штаны по асфальту. А считал-то себя красавцем ведь. Я взгляд-то этот знаю, когда мужики красавцами себя считают, повидала уж. Красавцев этих. Что со справкой, что без справки.

ГОЛОС. Ты как-то про мужиков-то… все время…

ЛАРИСА. А как я должна-то? Про них. Я что от них видела? Думают, у кого яйца отросли, дак тот и мужик? Я! Я здесь мужик, и всегда была. Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик. Много я помощи-то от них видала? Кроме алиментов. И то выбивать каждый раз. Да билеты на елку. Сама всё. Сама рожала, сама двоих вырастила, спасибо некому сказать. Все сама и на своем горбу, и без всяких без яиц без ваших.

ГОЛОС. А сыновья-то без отца! Оба ведь без отца росли, хорошо разве?

ЛАРИСА. А лучше что, с алкашом расти? Меня бы бил, и их бы бил, и при всем честном народе за волосы, да мордой по асфальту? Так-то лучше было бы, а? Что бы из них выросло-то? Что я, как у других-то не видела? Чего молчишь? Был бы ты женщиной, дак не спорил бы. Кто женщины, те меня поймут.

(долго молчит, как будто не доспорила) Это мои дети. А не их. Не этих двух…Я сама! Сама. Все сама.

И вот целый год копишь, чтоб ребят на море-то отвезти.

Одно лето у мужика в Геленджике комнату снимали. Валерий Игоревич, как сейчас помню. Смешной мужик такой, веселый, с животом. У него рыбки были, как-то корм кончился – так он им колбасы мелко нарезал и в аквариум насыпал. А чего, говорит, из того же делают-то. Они и подохли все.

Ко мне подкатывал, конечно. Видит же, что одна с детьми, так глазки-то и загорелись. Я отшила. Мол, чего это я сразу к мужику в кровать, я ж тебе не эта! И он сразу с уважением стал. До дому только доехали, через пару дней письмо – люблю, переезжай ко мне жить, и сыновей усыновлю, выращу, им отец нужен. А на кой он мне? Потом помоложе на море приедет кто, так он ей станет письма любовные писать. Потом перестал писать: наверно, другая комнату снимала. Не нужен мне такой козел, и хорошо, что отшила. А то стал бы потом кормить чем попало, как рыбок своих. Они ж все сначала романтики, а потом смотришь, а корм-то кончается. Нашел тоже рыбку.

ГОЛОС. Слушай, а почему…

ЛАРИСА. Тихо!

ГОЛОС. Что ты сказала?

ЛАРИСА. Тихо, сказала! Не сбивай, собьешь ведь. Я вспомнила про счастье. Какое счастье я видела. Младший-то когда родился, старшему уж десять ведь было. Ну и вот. Он как вместо отца ему и стал. И пеленал, и мыл, и гулять. В коляску положит – и по двору ходит гордый. А мальчишки чего, смеются ведь. Маменькин сынок да и все такое. А он как цыкнет, посмотрит, они и отваливали сразу с шуточками своими. Достанет из коляски, обнимет и стоит. Я из-за дерева смотрела стояла. Дак чуть не до слез. Да чего «чуть», до слез. Вот. Ты про счастье спрашивал, вот оно это и было.

(вдруг резко)

Господи, куда я глядела-то? За деревом стояла она. Дура. Сначала счастье, а потом арестовали его, Сережку. Ночью с обыском пришли, часа в два. Я все думала: чего они по ночам-то обязательно приходят? А вот потому что ты полуголая, немытая, спросонья, не понимаешь ничего – дак и делай что хочешь. Ну, я говорю: ищите, что найдете – все мое будет, а не его, он-то не нажил еще. Вот, говорю, платишки мои, лифчики, вот чайник, кастрюля эмалированная, вот туфли, у меня вон целых двое. Одни даже лакированные. Гуляйте! Вот учебники у ребенка, тетрадки – хотите? Злятся. Да и чего, работа такая, понимаю же я. Не их сын-то дурнем вырос, гад проклятый. Мой. Чего на них-то обижаться.