Лавка дядюшки Лика

Дядюшка Лик попросил месье Фрира налить, предложил всем «предаться наслаждению», имея ввиду суп, запах которого вызывал просто неимоверное слюноотделение, мистер Пик отправился к казану, мы выпили, чокнувшись, и на некоторое время над столом воцарилось молчание. «Что-то особенное сегодня, просто язык проглотишь!» – сказал дядюшка Лик, отодвинув от себя большую глубокую пиалу, которую мы на среднеазиатский манер называли каса, а суп – шурпой, и закурил самокрутку. После того, как месье Фрир поставил на мангал дюжину палочек шашлыка, а затем разлил по рюмкам живительной влаги, и мы выпили, дядюшка Лик продолжил свой рассказ-тост.

– Я точно помню тот момент, когда впервые получил сигнал, правда, я понял это гораздо позже. Работал я тогда в издательстве, приходилось часто задерживаться на работе за полночь, и если не успевал на последний служебный автобус, который развозил сотрудников по домам, шел пешком к бабушке. Она жида неподалеку, в самом центре города в маленькой квартирке, и страшно не любила мои ночные приходы, ворчала и кряхтела всю ночь.

Вот однажды, проснувшись утром, я сидел за столом, завтракал, и мы с бабушкой говорили на какие-то ничего не значащие темы. Вскоре, как обычно, после того, как она перемыла косточки всей родне, раскритиковала каждого в отдельности, речь перешла на старческие болезни, бабушка, которой было уже под девяносто, сказала грустно: «Столько жить нельзя». Я в ответ, даже не прекратив жевать, самым серьезным тоном и с изрядным апломбом, так свойственным молодым людям, произнес: «Баб, ты не автор сценария и даже не режиссер, твоя задача – сыграть талантливо свою роль».

Сильно сказано, правда! – спросил, оглядывая нас, дядюшка Лик. – Тогда я тоже порадовался красоте формулировки, и только гораздо позже понял, что не мне принадлежали эти слова, и я сам всего лишь актер, которому удалось в тот момент мастерски сыграть эту крохотную ролишку. Но когда я это понял, в день, не помню уж и какой, началась новая, одна из самых позорных глав моей биографии, и была она таковой только по одной причине – собственно, об этом я больше всего и хотел вам рассказать.

Я возгордился неимоверно, жил в полной уверенности, что могу объяснить все, любое явление природы или поступок человека, и не важно, хватало мне на это знаний, хотя бы по истории. Сколько раз я попадал впросак, сколько раз приходилось краснеть, но каждый раз, стоило лишь минуть часу-другому с момента позора, как я уже снова приобретал былую уверенность, полагая, что это не я ошибся, а просто тем, кому я вещал, не явлено было откровение, как мне.

Вот уже и друзья стали меня избегать, среди них пополз слушок, что я не совсем в себе – дядюшка Лик повертел пальцем у виска. – Но еще не все было потеряно, как оказалось. Мне достало ума и характера самому понять, куда я стремительно удаляюсь, в какую темноту. Вы знаете, оттуда не возвращаются, как правило, там комфортно и покойно – никто тебя не трогает, а если ты смиришься с отсутствием собеседников и удовлетворишься общением с себе подобными, то и возвращаться не захочешь, останешься там навсегда. Впрочем, существует некая грань, переступив которую ты перестаешь даже задумываться над подобной альтернативой, но мне удалось остановиться у самого «порога». И я замолчал.

Продолжалось это довольно долго, до тех пор, пока я не вернулся в круг друзей, где меня без объяснений приняли, лишь первое время иногда с опаской поглядывая, стоило мне только открыть рот, но потом все успокоились, ведь я не говорил ничего, кроме «налей», «передай, пожалуйста» или «пойдем ко мне». Но мыслительный процесс продолжался – мощный, круглосуточный поиск смысла всего сущего, исследования собственных состояний, в первую очередь того периода, из которого я только-только вышел.

Может показаться, что это мое молчаливое существование и непрерывные внутренние диалоги весьма похожи на то состояние, от которого я смог убежать, но это совсем не так. Там было затмение, убежденность в собственной правоте, а тут – поиск, отрицание догм и ударная критика любой мысли, пусть даже и казавшейся непреложной истиной, аксиомой. Мне вообще никогда не был понятен человек, которому было бы скучно с самим собой – по-моему, лучшего собеседника, друга и интересной личности не сыскать. Да и кто, как не он, скажет истинную беспримесную правду о тебе самом, любом проявлении этой самости, и не стесняясь быть неправильно понятым врежет правду открытым текстом. Сколько бы ты сам не пытался заткнуть ему рот, сбросить на самое дно самого глубокого ущелья из существовавших когда-либо, голос этот точно донесется до тебя, хочешь ты этого или нет.