Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 1

Из этих воспоминаний мы можем многое узнать о жизни Лавкрафта и его отношениях с матерью в тот период. И Кук, и Кляйнер сходятся в том, что Сьюзи и Лиллиан проявляли чрезмерную заботу о Лавкрафте. «Мать Говарда или его тетя то и дело заглядывали к нему в комнату, иногда вместе, чтобы проверить, не стало ли ему плохо, не переутомился ли он…» – рассказывает Кук. Еще более примечательно то, что увидел Кляйнер: «Примерно раз в час мать приносила ему стакан молока, который он незамедлительно выпивал». Сьюзи и Лиллиан обращались с ним как с ребенком, из-за чего в Лавкрафте, несомненно, и зародилось чувство собственной «беспомощности».

Кляйнер предложил прогуляться, и Лавкрафт повел его на стандартную для приезжих гостей «экскурсию» по колониальному Провиденсу, неустанно хвастаясь живописными зданиями восемнадцатого века в своем родном городе. Впрочем, из рассказа Кляйнера становится ясно, что Лавкрафт не очень-то понимал, как себя вести в обществе:

«На обратном пути, пока мы еще были в центре, я предложил зайти куда-нибудь и выпить по чашечке кофе. Он согласился, хотя сам заказал молоко, а за тем, как я уплетаю пирог с кофе, наблюдал с неким любопытством. Позже я осознал, что посещение закусочной, причем самой что ни на есть скромной, стало для него разительно новым опытом по сравнению с привычным укладом жизни. И дело было не только в плачевном финансовом положении семьи, но и в затворничестве Лавкрафта, который, несмотря на растущие объемы общения по переписке, рестораны практически не посещал».

Кстати, именно по почте в тот период Лавкрафт начал общаться с двумя примечательными людьми, которые затем станут его друзьями на всю жизнь, а именно с Сэмюэлем Лавмэном и Альфредом Галпином. Лавмэн (1887–1976) дружил лично и в переписке с тремя выдающимися американскими писателями (с Амброзом Бирсом, Хартом Крейном и Г. Ф. Лавкрафтом), также был знаком с Джорджем Стерлингом и Кларком Эштоном Смитом. Можно подумать, что он был всего лишь надоедливым поклонником великих авторов, однако в действительно Лавмэн писал отличные стихи – намного лучше Лавкрафта и всех в его окружении, за исключением разве что Кларка Эштона Смита. В нерегулярно выходившем любительском журнале Лавмэна «Сатурнийский стих» (Saturnian) появлялись его чудесные стихи в неогреческом и модернистском стиле, а также переводы Бодлера и Гейне. Он запросто отдавал свои поэтические произведения в другие любительские или мелкие журналы, не сохраняя даже их копий, и в 1920-х Лавкрафт убедил Лавмэна прочитать вслух несколько его стихов, чтобы Говард мог записать их на бумаге. Самое важное его произведение – длинная поэма «Гермафродит» (написанная, вероятно, еще в юные годы и опубликованная У. Полом Куком в 1926 г.), в которой воскрешается дух классической Древней Греции:

Я прошептал: «Три тысячи лет
Сказывается этот сказ, и все же горькие слезы
Текут по лицу – как ухватить
Изящный восторг тех,
Кто исчез не по моей вине.
Твои яркие далекие друзья,
Как это было давно! Другой говорит,
Что в Пиерии долгое время
Сквозь осенний туман виноград
Блистал пурпуром среди аметистов,
А среди лоз золотистым вечером
Ходил измученный бог,
Без сомнения, Дионис[682]

.

Одно из последних писем, которые Бирс отправил перед тем, как исчезнуть в Мексике в конце 1913 г., адресовано Лавмэну: «Пишу вам, чтобы попрощаться. Через несколько недель отправляюсь в Южную Америку, когда вернусь – не знаю»[683].