Лавра

Проводив, я вознамерилась поспать, но тут позвонил Иосиф - попросил разобрать с ним акафист: по-русски он и читал плоховато. Я приехала после обеда и увидела их в вестибюле: Верочка, глухо повязанная черным, беседовала с отцом Глебом. Отходя, она поцеловала его руку. Меня не заметила. Направляясь к лестнице, я замедлила шаг. Отец Глеб окликнул. Только теперь, встретившись глазами, я вдруг подумала: очень давно не виделись. Он смотрел на меня с радостью, и эта радость затушевала тягостный разговор о масонах, который я, почему-то исполнившись ответной радостью, теперь не желала помнить. Попеняв на то, что он совершенно нас забыл, я, вдруг оглянувшись, сказала, что под его благотворным влиянием Верочка стремительно воцерковляется. Легкое, почти неразличимое презрение тронуло его губы, и, опуская глаза, он ответил: "Это простая задача". Вечером мы вышли вместе.

Кружа по улицам, мы беседовали мирно. Ни с того ни с сего отец Глеб заговорил о том, как он познакомился с женой. Знакомство нагадала цыганка: предсказала дальнюю дорогу и женитьбу, причем с подсказкой - избранницей станет детсадовская воспитательница. Тогда он не придал значения и совершенно забыл: его влекли университетские девушки. Возвратившись из Африки, где он работал по контракту на советской биологической станции, будущий отец Глеб женился на воспитательнице средней группы. Он встретил ее в Александровском саду - в окружении детей. Странность заключалась в том, что, и женясь, он ничего не вспомнил. И только тогда, когда в семейной жизни начались осложнения, о которых он упомянул туманно (то ли жена оказалась стойкой атеисткой, то ли противилась его переходу в Академию), отец Глеб вспомнил предсказанное и нашел исчерпывающее объяснение. Неладно сложилось потому, что, обратившись к цыганке, он совершил непростительный грех волхвования. "Ну, в конце концов, можно же и... разойтись", - я сказала сочувственно, словно забыв о его священстве. "Что ты, что ты, - он заговорил горячо и испуганно, как будто, упомянув о недозволенном, я усугубляла давний грех. - Священнику обратной дороги нет". Пожав плечами, я предложила монашество, вот как Иосиф почетный выход и карьера. "Монашество не для меня, слаб", - он произнес гордо, словно счел свою слабость украшением. Я засмеялась. Разговор получался веселым - университетским. Болтая, мы зашли в кафе - погреться.

"Странно... Мы с тобой гуляем - вот так", - грея руки о надколотую чашку, он глядел на меня помолодевшими глазами, на которых не лежало тени. Веселея, как будто жизнь становилась поправимой, он рассказывал о том, что в этом преодолении есть особенная радость, своеволие - страшный грех: Бог сам знает, куда привести, Бог усмотрит. То прикладываясь ладонями к остывающей чашке, то делая маленький глоток, он говорил о том, что браки заключаются на небесах все браки. "Ну, разве что церковные, вы ведь с Наташей венчались? А мы вот нет", - я сказала и, подумав о своем, подняла на него глаза. Взгляд отца Глеба метнулся, словно, упомянув о венчании, я поймала его за недозволенным. "Это не важно, то есть важно, но - не главное", - отставляя остывшую чашку, он забормотал жалко. Не давая себе труда задуматься, я пожала плечами. Согревшись, мы вышли на улицу. Вечерний майский холод окружил мгновенно. Спускаясь на "Технологическом", я глядела в лица пассажиров, поднимавшихся навстречу, и, забыв о бегающих глазах, думала: каждый из них, доведись, может стать ему легкой задачей.

Мы уже подходили к платформе, когда неприглядная женщина крикнула коротко и сдавленно и упала навзничь - нам под ноги. Белая кашица, густая, как взбитое мыло, пенилась на губах. Плотно сжатые, они скривились в безумной улыбке, когда низкий, утробный вой, вырвавшийся из гортани, выгнул жесткое тело. Головой в пол, упираясь, как в столбняке, она билась и заглатывала пенные клочья, залеплявшие рот. Я смотрела, онемев. "Пошли отсюда", - тихий голос поднялся у самого уха, и, оглянувшись, я увидела - отец Глеб говорит со мной. "Врача, надо что-то..." - я забормотала. "Не надо, это - бесы, она встанет, это потому, что я... что мы с тобой... Вот - Бог указует", - он смотрел тяжело и сумрачно.