Лавра

"Когда-то давно, много лет назад, - отец Глеб начал, как сказку, - у меня не было телефона, у нее тоже, и тогда мы оставляли записочки, прилепляли пластилином, здесь, к скамейке, - правой рукой он пошарил, нащупывая, как будто она, потерянная в прошлом, в последний миг успела налепить. - Если сесть и осторожно провести рукой, в этом углу камер нет, никто не заметит", - он объяснял воодушевленно. "Камер?" - я оглянулась, не понимая. Призрак полого омара, укрывавшего телеэкран, всплывал из глубины тоннеля. "Я обследовал внимательно, еще тогда, в вестибюлях всегда камеры, записывают тех, кто вступает в контакты. Метро - объект усиленного наблюдения, скопление народа, удобно передавать и получать документы", - тихим голосом он рассказывал любовную историю, но облекал ее в безумные слова, как будто мы оба впали в детство, начав игру в шпионов. "На этой станции их - шесть, но все расположены так, что ни одна не захватывает угол, здесь - безопасно". Я облизнула губы. Не замечая, отец Глеб продолжил: "Нас учили в университете, на военной кафедре, ГБ боится иностранных шпионов, увидят, что приклеиваем, понаблюдают раз-другой и могут замести". - "Учили ловить?" - я не удержалась. Может быть, не расслышав, он пропустил вопрос. "Если я тебе понадоблюсь, приклей сюда записку, я буду приходить иногда, раз в неделю, и проверять", - отец Глеб поднялся. Не прощаясь, он двинулся к эскалаторам, мешаясь с толпой. Я сидела, не поднимая головы. Мысль о том, что нас могут принять за иностранных шпионов, казалась смехотворной. "Уж если Иосиф, разряженный в местное... У тех, за камерами, подавно взгляд наметанный".

Теплый воздух метро шевелил мои волосы. Теперь, когда он ушел, я вспоминала нелепый и тягостный разговор. Из тоннельной глубины тянуло смолой и жженой резиной, словно на перегоне, разрытом поперек, висел над распяленной треногой огромный котел. Вокруг него копошились рабочие, шевелили растопленную жижу. Красные отблески пламени ходили по черным лицам. Сосредоточенно внюхиваясь, я пыталась поймать мелькавшую мысль: она дрожала в воздухе, как сладкий пар над котлом. Запах растопленного вара возвращал меня в детство, куда уводил и отец Глеб - игрой про шпионов. "Что-то еще, детское, как же там..." Ровный стук уходящего поезда поднялся за стенкой, и, прислушавшись, я вспомнила потасовку разночинных иподьяконов, дождавшихся отъезда владыки. Все соединялось снова, нанизывалось на холодный стержень, на котором лежали мои слабые руки. Во второй раз, будто одного было мало, я думала о том, что в этой повторяющейся детскости таится неведомая опасность. Вспоминая отца Глеба, гревшего руки над сколотой чашкой, я отгоняла мысль о жестокосердии, перешедшем, может быть, из прошлого века.

Весь следующий день я провела в хлопотах, - две пары семинарских занятий, заседание кафедры, встреча с научным руководителем. Строго говоря, эта встреча была формальностью. Во главе нашей кафедры стоял ректор, однако, занятый административной работой, на кафедре он появлялся в редчайших случаях, передоверив руководство научной работой своему заместителю. По званию, - а Лавриков к тому времени успел стать профессором, защитившимся по совокупности, - он должен был иметь аспирантов. Каждый год на него записывали одного или одну, с тем чтобы фактическое руководство осуществлялось все тем же заместителем. Талантливый заместитель из года в год тянул двойную лямку, надеясь рано или поздно защититься и в свой черед получить профессорство. Этому, по понятным соображениям, Лавриков всячески противился. Ко времени моей аспирантуры Валентин Николаевич пережил две провальные защиты и готовился к третьей. Ректор снова обещал свою помощь. В общем, один раз в году аспиранты должны были являться пред светлые очи и напоминать научному руководителю как о своем существовании, так и о теме диссертационного исследования. Справедливости ради, мы встречали самый сердечный прием. Вышколенная секретарша, со второго раза узнававшая нас в лицо, просила подождать совсем-совсем чуть-чуть, чтобы, выпустив очередного посетителя, широко распахнуть дверь и объявить на всю приемную: "Юрий Михайлович, к вам ваша аспирантка. Какой-то срочный вопрос по ее работе. Примете?" Из-за двери слышался снисходительный рокот, и влажный голос ректора, проходящий сквозь стены, приказывал немедленно впустить.