Лавра

Он позвонил вечером, на следующий день. Растерянный голос поднялся в трубке и, не дожидаясь объяснений, предложил встретиться тотчас же - подальше от центра. Он сам назвал отдаленную станцию метро и, переждав мое растерянное молчание, объяснил: оттуда рукой подать до речного вокзала. Я не удивилась. Мои мысли плескались в иных широтах, и место встречи, выбранное отцом Глебом с каким-то одному ему понятным прицелом, оставило меня равнодушной. Мельком я подумала о том, что отдаленное место - новая дань шпионским играм.

Собравшись наскоро, я вышла, торопясь к оговоренному часу. Когда я сошла с эскалатора, он уже ожидал. С первых же слов выбор легко объяснился. Сегодня он служил на правом берегу и, понимая, что время позднее - центральные кафе к девяти закрывались, не ходить же по городу, где то и дело падают навзничь, с пеной у рта, - вспомнил о маленьком, неприглядном ресторанчике речного вокзала, открытом круглосуточно. Пустой автобус подвез нас к причалу, и, радуясь своей предусмотрительности, отец Глеб указал на окна, горящие, несмотря на поздний час.

Поднявшись на пирс, мы прошли темными коридорами, такими низкими, что хотелось пригнуть голову, и вошли в небольшую комнату, из окон которой открывался вид на реку. В углу за смутно освещенной стойкой скучал одинокий официант. По всему пространству были расставлены высокие столы, лишенные стульев, а слева, за колонной, убранной вьющимися растениями, похожими на порядком увядшие традесканции, пустовал единственный столик нормальной высоты, как бывает в булочных - для стариков и детей. Посетителей не было. Судя по непроглядной тьме на пирсе, не ожидалось и теплоходов, так что открытый в этот час ресторан оставался необъяснимой, но удобной данью традиции всех без исключения вокзалов. Оглядевшись, мы подошли к стойке. Меню отсутствовало. Предлагаемое лежало на витрине, являя собой жалкое зрелище. Селедка, обрамленная мелко изрубленным винегретом, сайра, выложенная из консервных банок и окруженная ломтиками яиц, иссохшие шпроты, похожие на рыбных мумий. Ранние весенние мухи, подманенные запахом, кружили, не решаясь остановить выбор. Коротко обсудив, мы выбрали водку. Точнее, выбрала я, и отец Глеб кивнул, соглашаясь.

Устроившись за столиком - не то дети, не то старики, - мы разлили по стаканам. Отец Глеб поднял, и, к удивлению, я обнаружила, что он совершенно не умеет пить. Держа стакан, как надколотую кофейную чашку, он подносил к губам и, пригубив, отводил в сторону. Пригубленная водка разъедала губы. То облизывая языком, то сглатывая облизанное, он вскидывал глаза, но опускал, не решаясь начать. Я тоже молчала. Здесь, вдали от города, я чувствовала себя неуверенно. Сквозь широкие - во всю стену - стекла, начисто лишенные занавесей, я видела дрожащие речные огни, похожие на язычки свечей. "Здесь тихо, как в аквариуме, - я сказала, - некому биться в припадках". - "Разве что вот ему, от скуки. Видать, смертная", - отец Глеб подхватил вполголоса и кивнул на официанта. Мне показалось, он стыдится. Я глотнула и отставила. Только теперь, почувствовав горечь, я вдруг подумала, что голодна. В пустом желудке вспыхнуло. Смоляная тоска обливала обожженные стенки, кружила голову. То, ради чего я позвала, показалось необъяснимым. "Со мной происходит странное, я никак не могу объяснить, но это так, как будто я чувствую себя шпионкой, чужой, никак не могу приспособиться к этой..." - я помедлила, не решаясь произнести: "стране". То касаясь губами горького стакана, то отставляя в сторону, я рассказывала о том, что нет покоя моему сердцу, рвущемуся пополам: меня терзает жалость к Мите, но сердце становится грубым и жестоким, стоит ему заговорить об отъезде. Касаясь губами горьковатого края, я признавалась в том, что обвиняю Митю в предательстве - помимо воли. "В предательстве?" - отец Глеб переспросил удивленно. "Нет, конечно, не в этом советском, - я заторопилась. - В предательстве жизни, потому что отъезд смерть". Брови отца Глеба надломились.