Лавра

Всеми пальцами, держа руки над тарелкой, я рвала хлеб в мелкие клочья и, дорвав, полила водкой, стоявшей в стакане. Отвратительный запах водочного крошева ударил в нос, и, обернувшись к стойке, за которой стоял официант, носивший травленую кожу, я спросила ложку. Официант приблизился и протянул. Примерившись, я черпнула поглубже и, не дыша, пихнула в рот полную. Обжигающая похлебка опалила внутренности и потекла мелкой, тлеющей дурнотой. Ложку за ложкой, почти не давясь, я носила в рот и, не дыша, загоняла в желудок, как загоняют свиней - в клеть. Проглотив последнюю, я оттолкнула. Наблюдавший из-за стойки присвистнул коротко.

"Вот и хорошо, теперь вы будете, - перемогая отвращение, я облизывала ложку, - всегда... когда потреблять... будете помнить... нас, - отложив ее, я махнула свободной рукой за Неву. Вспухший язык лез в горло. - ...Потому что нельзя - когда не помнишь, когда нет памяти, ни служить, ничего, заново не начинают, нельзя как ни в чем не бывало, потому что, - смеясь, я грозила неверным пальцем, - грехи не пускают... Как это там, не мир, не мир - но меч..." Пьяный локоть соскользнул со стола и впился в ногу. "Ох, дает, девка, веселая, твою мать! - официант пристукнул о стойку пустым стаканом, как каблучком. - Не каждый мужик... чтобы водку с хлебом! Ей-богу, в первый раз!" - он качал головой восхищенно. "Пошли отсюда, скорее", - отец Глеб тянул из-за стола. Я держалась за край, боясь отцепиться. "Не бывает - вы-бо-роч-но, одна теплота... вы... а все другие... черт бы вас..." - я бормотала несвязное, пока он тянул меня к выходу.

Холодный речной ветер ударил в губы. Глубоко вдыхая, я держалась за поручень. Сознание возвращалось. Сквозь муть, ходившую в теле, я стыдилась пьяной выходки. "Ладно, - я заговорила примирительно, - ладно, квиты, думайте как хотите, может, я и вправду..." - "Ты понимаешь, что ты сейчас наделала?" он говорил нежно, словно утешая. Волны, подбивавшие пирс, росли за его спиной, как крылья. Деревянный настил качался неостановимо. С трудом я удерживала равновесие. Слегка растопырив руки, отец Глеб стоял на краю и глядел сияющими глазами, как будто за моей спиной, невидная в речном тумане, дрожала восторженной рябью неоглядная толпа. Спиной к толпе, я стояла, брошенная на суд и милость его лучезарных, инквизиторских глаз. "Ты - ведьма, - он говорил с пьяным наслаждением, - то, что ты сделала, - отказалась от нашего причастия, потому что такие, как ты, причащаются по-другому: наоборот, это - ваша черная месса". "Вы сумасшедший?" - выпустив поручень, я отступала медленными шагами.

"Толкнет, сбросит, не найдут, - короткие мысли, одна страшнее другой, бились и исчезали, падали на дно, - сумасшедшим - потакать, во всем соглашаться, вот оно зачем - на вокзал".

"Черная месса, что значит черная месса, я не понимаю", - оттягивая время, я бормотала, не подымая глаз. Дрожащими, сведенными пальцами, вытянув вперед руки, он крошил и крошил невидимый черный хлеб: "Вот так, вот так, не вино водка, не вынутые частицы - хлебные, вырванные куски..."