Лавра

Поезд подошел к Невскому, когда, неожиданно потянув за руку, отец Глеб выволок меня из вагона. "Нам больше нельзя встречаться", - дождавшись, когда поезд уйдет, он заговорил в пол, не поднимая глаз. Я слушала, понимая: сегодняшняя прогулка нарушала сложившееся. Теперь он смотрел непреклонно, словно глаза, подернутые тенью, видели воющее тело: обезумев, оно билось и глотало пенные клочья. "Нельзя встречаться так, как сегодня", - он бормотал тихо и настойчиво. Странный отблеск колебался в его зрачках, повернутых ко мне. "Понимаешь, тогда, когда ехали, этот страшный костер, разложенный поперек дороги, теперь - новое, бесноватая... Не случайно". - "Вам бы еще рот перекрестить, как Иосиф", - я откликнулась раздраженно. С тоской я глядела за его плечи и видела черный тоннель, откуда, возвещая о себе широко забирающим воем, приближался сияющий поезд. Два горящих луча, выставленные, как щупальцы, всплывали из глубины. "Посадки нет, просим пассажиров отойти от края платформы", - раздалось по громкой связи, и торопливая женщина, украшенная красной кокардой, побежала вдоль перрона. Добежав, она подняла знак. Так и не открывший дверей, поезд медленно тронулся с места. Он уходил в зияющую тьму, откуда, как из-под копыт, летела горячая пыль. Платформа наполнялась пассажирами. "Отойдем в сторону", - отец Глеб огляделся тревожно.

Проведя сквозь толпу, он подвел меня к срединным эскалаторам и остановил у скамеек. Я опустилась первой. Оглянувшись, словно за нами могли следить, отец Глеб примостился рядом. "Понимаешь", - он начал снова, едва шевеля губами. Голос был тихим, я прислушивалась. Сквозь шорох чужих шагов, идущих своей дорогой, до меня долетали странные слова: "Мы с тобой в разном положении, - он замялся, - дело не в том, что... - он назвал имя мужа, - мой друг, дело в том, что я... Я не имею права... Доверительность, которая могла бы - между нами... Когда ты спрашиваешь, мне очень трудно солгать... Но мне нельзя, я священник, для меня - гибель..." - "Какая доверительность?" - я спросила, сохраняя спокойствие. Отведя глаза, отец Глеб молчал. Наученная прежней жизнью, я думала о том, что его несусветная чушь означает одно: все начинается заново. Сейчас, как когда-то - Митя, он попросит гарантий - ценой моей вечной погибели.

"Вы считаете, наша прогулка - грех?" - я спросила надменно, и он сморщился. Гримаска вышла жалкой. "Нет, конечно, нет, - он поднял на меня глаза, - но ты должна понять меня... к чему это может привести... Мне трудно лгать, потому что я... Последнее время, ты не могла не заметить, я совсем перестал... к вам", - теперь он сбился и замолчал. "Ну, что ж, мне понятно, холодная ярость поднималась в моем сердце, сводила язык, - как вы воспользовались моей откровенностью. То-то, гляжу, венчаны - не венчаны... Значит, меня - в вавилонские блудницы!" - я задохнулась. Теперь я понимала, к чему его бегающий взгляд. "Это неправда! - он перебил. - Ты - ни при чем, ни одного слова я не сказал о тебе". - "Значит, дело в вас?" - так я спросила, и он не нашелся с ответом. Он смотрел мимо моих глаз. Его взгляд, уводя в сторону, путал следы. "Да, если так, то - дело во мне", - отец Глеб подтвердил эхом.

"Если я правильно поняла, - я приступала нежно, - случись меж нами история - это ваш грех? Вы один - как будто меня и не было - попадете в последний круг, туда, где предатели и соблазнители?" - "Да, - он ответил горестно, случись предательство, этот смертный грех - мой". - "Вам не надо бояться, этого не будет, обещаю вам, я позабочусь". Он покачал головой.

Приходя в себя на глазах, словно уже чувствовал себя спасенным, отец Глеб заговорил о том, что, как бы то ни было, из моей жизни он не имеет права устраниться. Роль духовного отца накладывает определенные обязательства, от которых ему ни при каких обстоятельствах не пристало бежать. Он говорил о том, что, если что-то и изменилось, эти изменения не касаются главного. Впредь, если понадобится, я всегда могу на него рассчитывать.