Лавра

Слушая сокращающееся сердце, я шагала по кромке площади. Оно пульсировало, отдаваясь за ушами, и все, окружавшее меня, принимало странные очертания. Дома, выстроенные по контуру, отступали в глубину. Само пространство ширилось на сердечном вдохе, и тусклые соборные купола, увенчанные обрубком, зыбились, оплывая свечами. Пространство, с которым смыкалось мое иссохшее время, втягивало меня, как кит, вдыхающий море. Сквозь ровные щели китового уса, похожего на прутья клетки, я вливалась вовнутрь, и ровная мускулатура ощерившегося желудка сокращалась в устье широкого жерла. Обратно оно изрыгнет пустую струю. Боясь упасть, я взялась за ограду. Люди, проходившие мимо, двигались стайками, как под водой. Пространство, сомкнутое с иссохшим временем, косилось на них китовым глазом, принимая за лакомое планктонное облако. Их пространство, чью китовую алчность я разгадала, колыхалось, как морская вода. В этом пространстве я сама, мое застигнутое тело становилось продолжением пустоты, потому что толща, бессмысленная и беспощадная, окружавшая меня со всех сторон, не имела ни души, ни лица. На чужие души оно зарилось равнодушно и бесстрастно, без малейшей вражды. Медленно, словно напоследок, я подняла руки и поднесла к глазам. Голубоватые вены пульсировали секундами, и пальцы, поднятые к небесам, дрожали мелко. У края площади, ширящейся на вдохе, я вглядывалась в пальцы, как будто на их кончиках содрогалась моя душа. Жжение, подобное слабому току, пронзило подушечки, и, замерев, я расслышала тайный и тихий звук. Он бил насквозь через толщу, покрывающую город, сочился сверху, из иного, необозримого пространства, лежащего над бездушным морем. Это пространство, распахнутое страницами сладчайшей книги, было источником и истоком. Струя, облеченная в слово, изливалась сквозь гибнущие пальцы в поруганный и покоренный мир. Все слова, от которых отворачивались молчальники, все слова, изжеванные слепыми, были ее мертвым подобием.

Замерев у ограды, забыв о тех, кто ходит за мной, я думала о том, что если есть надежда, она в этих зыбких, сочащихся сквозь пальцы звуках. Они одни называются Словом: имеют силу победить пустоту, разрушить скверное и жестокое время рода, которое те, не имеющие лица, проживают из поколения в поколение. Я думала о бахромчатых книгах, ставших первым шагом к этой победе. Смутно, как будто сквозь волны, я видела новое время, в котором кто-то, совсем не похожий на меня, станет прекрасной и одушевленной женщиной, выросшей из нового ребра. Рядом с ней я была помоечной побирушкой, примеряющей чужое шмотье. Побирушка вспомнила о Мите и задрожала - рассказать.

Митино лицо, открывшееся в дверном зазоре, выглядело измученным. Сероватые следы лежали на щеках, перечеркивали лоб. Слабый запах гари стоял в прихожей, пощипывал глаза. Жаркая волна пахнула навстречу, когда я вступила в комнату вслед за Митей. В воздухе, вьющемся струями, летали мелкие клочья. Он подошел к печке, долгие годы прозябавшей в углу, и, распахнув чугунную дверцу, пошевелил. Цвета пламени корчились и выгибались с хрустом. Приставив кочергу, он повел рукой по губам, оставляя серый след: "Вот, Пепельная Среда, видишь, как оно, сегодня..." - "Что?" - завороженно я глядела в жерло ожившей печи. "А, ерунда, - он махнул рукой, - не обращай внимания, это - у ваших врагов: первый день Великого Поста". - "Как Чистый Понедельник?" - я спросила, замирая. Митя покачал головой. Снова он взялся за кочергу и распахнул огонь. Отсвет открытого пламени лег на лицо полосами: теперь оно казалось расписанным двумя красками - серой и красноватой. "Что там, сегодня?" - "Сегодня?" - он отозвался тихо и недоуменно, словно сегодняшний день был обыденным, ничем не отличным от предыдущего. Исполосованное лицо, державшееся неподвижно, не выказывало волнения. Растерянно я считала числа и дни: среда, то - двузначное. "Не ходил?" - я испугалась и осеклась. Мысль о том, что он пренебрег, дрожала под ложечкой. Митино недвижное лицо повернулось в мою сторону и подернулось отвращением. Отвращение проступало сквозь двухцветные полосы, как бледная основа, будто кто-то, изрисовавший полосами, наложил на кожу, как белила. "Я не могу говорить об этом", - он сказал твердо и провел по губам пепельной рукой. "Взяли подписку?" - я спросила шепотом. Он дернул локтем и качнул головой. "Господи, ну что же тогда, да перестань ты - с этой печкой", - сделав шаг, я вырвала кочергу. Он выпустил, не противясь.