Лавра

Добравшись до постели, я закрыла глаза. Длинная ночь забрала мои силы. То прислушиваясь, то проваливаясь в дрему, я видела двор, истоптанный чужими следами: от парадной до поребрика, опоясывающего широкий газон. Теплые трубы отопления, проложенные под газоном, грели землю. Следы таяли, становясь невидимыми. Из последних сил я вспомнила о тени. Зябкость, похожая на беспокойство, задрожала во мне, как вода. Я поднялась и вышла на кухню. Плохо завернутый кран отбивал секунды. Я привернула и села рядом. Сон отошел. Словно и не бывало бессонной ночи, я прислушивалась внимательно, готовая уловить. Облитый неверным утренним светом, холодильник не отбрасывал тени. Я поднялась и заглянула: зазор был пуст. Все случилось тогда, когда, занятая настоящим, я выпустила из виду прошлое. Правдивая и живая защита, которой я силилась заслониться, оказалась призрачной: на нее нельзя было положиться. "Из этого ничего не выйдет, не может выйти, ни у кого не выходит" - твердые слова звучали громче моей защищающей правды. Они пришли за ним, позвонили и увели. Кухонная беседа, просеивающая подробности, не имела над ними власти. Против них требовалось другое, но мне, сидевшей на холоде, некому было подсказать. Уронив голову на руки, я плакала и глотала слезы, ни одна из которых не становилась росой. Я плакала о том, что сделала неправильно, не поняла, не догадалась, не наполнила доверху, не положила ни зернышка крупы. Если б знать, в картофельный мешочек я положила бы целый пакет. "Мешочек - ему... но они, я затаилась, - они тоже мертвые, значит, крупы нужно дать и им". Теперь, когда они выбились на поверхность, выбрали меня, мою расчищенную память, - просто так, с тоской я вспомнила Митю, они никуда не уйдут. Моя будущая жизнь зависит от их изволения. О своей будущей жизни я должна договориться с мертвыми.

Поднявшись, я подошла к кухонному шкафчику и распахнула. Осторожно, боясь просыпать, я вынимала бумажные пакеты, доверху наполненные зерном. Они вставали ровным рядом, пакет к пакету - по всей поверхности стола. Поднявшись на цыпочки, я распахнула форточку и выглянула. Предрассветная поземка успела замести. Подтаявшая черная полоса прочерчивала занесенный газон.

Осторожно поднимая пакет за пакетом, я примеривалась и бросала в форточку - вслед. Ударяясь о землю, они взрывались, как выпущенные снаряды. Белый покров усеивался мертвыми крупяными зернами. - Господи, - я шептала, Господи, если ты есть, ты сумеешь, ты сделаешь, чтобы - и мертвые - они взошли".

Исповедь

К вечеру следующего дня я приняла решение. Не сказавшись мужу, отдыхавшему после долгих служб, я собралась и вышла. Запах жареной картошки стоял на лестнице. Спускаясь, я поглядывала в лестничные окна. Над плоской крышей, покрывавшей поваленный дом, вились беловатые столбики, словно хозяйки, копошившиеся за цветными занавесями, успели разжечь очаги. Выходя из парадной, я думала: и столбики-то одинаковые, как в сказке про свинопаса - пахнут картошкой. Занесенный двор выглядел пустовато. Детей, гулявших в дневное время, успели разобрать. За занавесками суетились женщины, накрывавшие к ужину: ждали мужей. По газону, подклевывая остатки высеянной крупы, бродили жирные голуби. Их было множество - густая, серая стая. Сыто уркая зобами, самцы подзывали самок. Подманенные самки подбирались бочком, опасались подвоха. Газон покрывали мелкие тройчатые следы.

На занесенной остановке я прождала долго. К противоположной один за другим подходили автобусы. До кольца оставался единственный прогон, скрытый за поворотом, однако, свернув, автобусы исчезали бесследно. Пьяненький мужичонка, подпиравший автобусный столб, крыл водителей последними словами: "Черти! Знаю я их, в домино режутся - на кольце!.." Подслеповатый львовский подошел минут через сорок. Вползая с передней, намерзшийся мужичонка ругался на чем свет. Усталый водитель вяло отругивался в микрофон. В метро, сверившись с часами, я поняла, что опаздываю безнадежно. В вестибюле "Александра Невского" гомонили иностранные туристы, вставшие в очередь у турникета. Опуская жетоны, они проходили с опаской.

Миновав деревянный мостик, свободный от патрульных, я вошла в лаврский сад. Свет фонарей остался на площади - за спиной. По левую руку, выше приземистых зданий, занятых научными институтами, восходили Троицкие купола. Слабая подсветка очерчивала контуры. Между темных стволов, подпертых сугробами, ходили длинные тени: мели нетронутый снег. Он лежал тяжело и плотно - как в лесу. От самых стенных ворот я бежала, озираясь. Обойдя высокий забор, укрывающий здание Академии, я вышла к крыльцу. У самой ступени, слегка припорошенная снегом, ожидала черная "Волга". Бессонные дворники ходили по стеклам взад и вперед.