Лавсаик Святой Горы

Славу обители составляет ее питомец архимандрит Афанасий, пятнадцать лет достойно возглавлявший Афониадскую школу, а ныне начальствующий над семинарией в Ксанфе, муж великой учености, многих дарований, но что всего важнее — мирный и нестяжательный. Не встретив понимания на Афоне и духовного отклика у братии Пантократора, он покинул Святую Гору, как некогда Григорий Богослов — Константинополь[139], и водворился в миру. Но все, кому выпало счастье знать архимандрита Афанасия и сотрудничать с ним, имеют твердую надежду увидеть его во главе Афониады, которая вскоре начнет действовать опять.

В окрестностях Пантократора и, в частности, по соседству с Кареей много калив, именуемых «кавиотскими»[140], и среди них — знаменитая Капсала с ее нищими отшельниками. Они добывают пропитание cамыми дешевыми поделками — плетут корзины и вяжут метлы из вереска. Монастырское начальство никогда не благоволило к капсалиотам, называя их «неслушниками» и «бродягами», как легко меняющих место обитания. Однако Уставная хартия[141] Святой Горы, определяющая скорее юридический статус монастырей, чем духовный настрой в них, хоть и порицает это явление в принципе, на практике великодушно мирится с ним и поныне.

Но спросим: в чем провинились эти благие любители добровольной нищеты? В том, что некоторые из них покинули место своего покаяния? Но они ушли оттуда, не взяв с собою ничего, кроме ветхих ряс. И потому связаны местом не больше, чем птица — небом, а солдат — ранцем.

Конечно, творцы Уставной хартии не могли одобрить «бродяг», которые наводняют монастыри по субботам, собирая милостыню. Но что избавит нас от поспешного их осуждения, если не памятование, что они из тех «малых сих», о ком слово Спасителя?

Не имеем ни оснований, ни желания порицать первоначальные и позднейшие постановления о них. Но полагаем все же, что этот род нищих несправедливо считать вредным для самого института монашества, пусть на первый взгляд это и так. Ибо, приглядевшись к тому, как испрашивается эта милостыня, с каким смирением, с какой застенчивой благодарностью принимаются ломти засохшего хлеба, составляющие недельное пропитание не только самих нищих, но и стариков и больных на их попечении, всякий, кто ранее настаивал на принудительном водворении этих «бродяг» в монастырях, оплачет былую свою неприязнь к ним и засвидетельствует их ревность по Богу, проявляющуюся даже в заблуждении, и духовное мужество, позволяющее сносить невзгоды и поношения.

В предисловии к настоящей книге мы обещали представить читателю нечто вроде нового «Лавсаика» и вот незаметно уклонились в отвлеченные мнения и сентиментальные излияния. Но если явится тот, кто более нас достоин подражать автору «Лавсаика» древнего, он, без сомнения, уделит Капсальской пустыне особое внимание в надежде открыть там нового Павла Препростого[142] или Евлогия с прокаженным[143], новых затворников и нищепитателей. Если же не найдет таковых ни в Капсале, ни в Катунакии, то, значит, они отошли ко Господу, как и многие их порицатели и добрая половина творцов Уставной хартии.

Так, в нынешнем году мир узнал из газет, что в «виноградных зарослях своего монастыря» заживо сгорел монах Пантелеимон (площадь этого «монастыря», к слову сказать, — восемь локтей, самому же эримиту Пантелеимону исполнилось к тому времени семьдесят восемь лет). Нищие келлиоты часто трудятся на сборе плодов вдали от своих жилищ или отправляются еще далее для продажи рукоделия. Остающиеся же на месте часто хворают, а так как иные из них не могут по старости сами себя обслужить, то не проходит года без пожаров в густых кустарниках и громадных залежах хвороста, когда выгорает вся местность (отсюда и название ее — «Капсала»)[144]. Так принимают огненную смерть в убогих хижинах безвестные аристократы пустынножительства, о чьих подвигах знают лишь ближайшие соседи — птицы небесные да шакалы с лисами, изредка подбирающие обломки заплесневелых сухарей.