Лебединая песня: Несобранное и неизданное

Я слышал. Наяву ль?.. Не призрачно ли бденье?..
Да, было. Смерть прошла, как черный Вельзевул,
Всё смолкло; дрогнул мир и вечным сном заснул.
Прервалось времени бессонное паденье.

Над общим кладбищем, одна, как привиденье,

Еще скользит луна с усмешкой мертвых скул.
Разверст, зияет мрак, и в нем немолчный гул –
Великой пустоты бесстрастное гуденье.

О, если б звук один дошел издалека,

О, если б чья-нибудь прощальная рука,
Любви напутственной мгновенная сердечность.

Молиться?.. Но слова не сходят с языка,

И веет ужасом в лицо немая вечность…
И душу леденит смертельная тоска.

XXXVII.

ИСТИНА

Назойлив черни крик, как гуд озленных ос;
Бранясь, теснит толпу охрана от порога.
И непонятная в претории тревога:
В сердцах испытанных предчувствий трепет рос.

Здесь встреча двух миров, Игемон и Христос —

Меча победный путь и Крестная Дорога…
«Мне предали Тебя за то, что Сыном Бога
Себя Ты называл». — Но в голосе вопрос.

В душе смущен Пилат. Пророк из Назарета

Не плотник ли простой? Откуда ж властность эта:
«Пришел, чтоб Истину свидетельствовать, Я».

«А что есть Истина?..» – И было столько света

Во взоре Узника, что смолкший вдруг судья,
Встав, вышел, устрашен, не смея ждать ответа.

XXXVIII.

В ПОЛНОЛУНЬЕ

Живу вторично я в тиши моих ночей.
Не сплю. Горит душа… С тревогой ожиданья
Гляжу в былое я, как в зеркало гаданья,
При свете трепетном колдующих свечей.

И чудом вспять течет минувшего ручей –

Все сны, все радости, все страстные страданья…
И с ними входишь ты, как прежде, в час свиданья,
С загадкой памятной приманчивых очей.

В страстях сгорела жизнь. И мне судьба-колдунья

Солгала, как и ты… Но, хоть и сед, как лунь, я,
Мне нынче ворожит камина жаркий треск…

Я молод, – ты со мной: в снежинках шубка кунья,

И в поднятых глазах неизъяснимый блеск
Влюбленных женских грез под лаской полнолунья.

XXXIX.

ВЕРШИНЫ

Когда я молод был, я избегал вершин –
Там было холодно, беззвучно, одиноко.
Милей была мне степь, и шум травы высокой,
И золото полей, и мирный быт долин.

Мне город нравился – гудки, шуршанье шин,

Огни и суета. В толпе тысячеокой
Я ласку женских глаз под томной поволокой
Любил с мечтой своей сроднить на миг один.

Но годы опытом, как сытным медом соты,

Мне сердце налили; измучили заботы,
Наскучила любовь и ненависть людей.

Чужой души искать теперь мне нет охоты…

Затишья просит мысль. Чем голова седей,
Тем всё властней влекут меня к себе высоты.

XL.

ЦАРЕВНА СОФЬЯ